При этих словах какой-то крутой парень поворачивается ко мне и говорит:

– Я не хотел подслушивать, но не сукин ли сын?

– Я и говорю, – Ванесса протягивает ему руку. – Я – Ванесса, а это Уилла. Мы из Нью-Йорка.

Он говорит:

– Я боюсь девушек из Нью-Йорка.

А она отвечает:

– Мы не кусаемся.

Он наклоняется ко мне и заявляет:

– А я был бы не против, чтоб меня покусали.

Я закатываю глаза, смотрю на сумрачное небо и понимаю – мне никогда не стать такой, как Ванесса, потому что она вообще ничего не боится.

Я предлагаю крутому парню поменяться местами, и начинается неловкая возня; наши тела прижимаются друг к другу, хотя мы очень стараемся не прижимать их друг к другу, перемещаясь на соседнее место. Друг крутого парня склоняется ко мне так близко, что я чувствую исходящий от него запах пива, и говорит:

– Привет, я – Билл.

Прежде чем я успеваю ответить, на поле вновь раздается громкий треск.

Толпа вновь встает, на этот раз вопя еще громче, и еще громче, и волна адреналина проносится по двести десятой секции. Я смотрю вверх и вижу белую вспышку света, мяч, летящий прямо на меня. У меня нет с собой перчатки, и я понимаю – это глупо, это настоящий идиотизм – хватать мяч голой, незащищенной рукой, но я все равно его хватаю. Я борюсь с бездействием, борюсь с попытками крутого парня поймать мяч, использовать свой шанс. Я вытягиваю руку и чувствую его – горячий кожаный мяч в моей ладони.

– Охренеть! – визжит Ванесса.

– Это было круто! – кричит крутой парень.

Билл заключает меня в медвежьи объятия, а я, к обоюдному удивлению – поддавшись эйфории момента, – наклоняюсь к нему и целую.

Вся двести десятая секция вопит и показывает на меня пальцами; я отрываюсь от Билла и встаю, чтобы толпа могла увидеть меня, мое лицо на экране в тридцать метров шириной. Счастливое лицо, смелое лицо. Лицо человека, который не сплоховал, когда кто-нибудь другой точно отказался бы. Я машу рукой, и стадион вновь взрывается воплями.

– Извини, что поцеловала, – говорю я Биллу, когда мы садимся на место.

– Да я и не возражал, – отвечает он и смеется.

– Такого больше не повторится.

– Лучше один раз, чем ни одного.

Я киваю и понимаю, что он прав. Лучше один раз, чем ни одного.

Пятнадцать минут спустя боль наконец дает о себе знать. Я смотрю на свою руку и вижу – пальцы раздулись, как хот-доги, а ладонь стала красно-синей.

Я знала, говорю я себе, когда не получается сложить кулак. Из погони за звездами ничего хорошего не выйдет.

* * *

Тео встречает меня в пункте неотложной помощи госпиталя Харборвью.

– Свидания в медпунктах – наше хобби, – говорит он.

– Я просила Ванессу не звонить. Могла и без тебя обойтись, – отвечаю я.

На самом деле я не то что просила, я умоляла Ванессу не звонить Тео и вместо этого пойти куда-нибудь выпить с тем красавчиком – так меня достал ее проект, и я до смерти хотела хоть немного отдохнуть от всех этих психоэкспертиз, пусть даже в больнице.

– И потом, это не свидание. Если только ты не мазохист, – добавляю я.

– Приму к сведению, – заявляет он, придерживая для меня дверь, хотя она автоматическая и вполне в состоянии сама себя придерживать. – Что касается мазохизма, этим я не страдаю – сама знаешь.

Я знаю. Еще я знаю, что он отлично готовит, всегда приносит домой цветы, укроет одеялом, если заболеешь, и скажет – с большой долей юмора, так что не захочется после его слов покончить жизнь самоубийством, – когда тебе пора почистить зубы. Он не мазохист. Но он не захотел на мне жениться. Так что я стараюсь в свою очередь не заниматься мазохизмом и не считать нашу встречу свиданием. От боли я корчу гримасу, и Тео ее замечает.

– Пошли, я знаю главврача. Тебя пропустят без очереди, – он берет меня за здоровую руку безо всякой задней мысли, не замечая интимности момента, когда наши пальцы переплетаются, и ведет по коридору. Немедленно появляется врач, заключает Тео в объятия, хлопает по спине и говорит:

– Чем тебе помочь, приятель? Я приехал, как только увидел твое сообщение.

Потом смотрит на мои израненные пальцы цвета баклажана.

– Вы в самом деле поймали голой рукой бейсбольный мяч?

– Я, наверное, идиотка. Но я пыталась бороться с бездействием, и ничего у меня не вышло.

– Вышло, – говорит Тео и достает из моей сумочки мяч. – Рука пройдет, а он навсегда останется с тобой. Он будет воспоминанием о вечере, когда ты не испугалась поймать то, что шло к тебе в руки.

Антидепрессант, который дал мне врач, начинает действовать, и я понимаю метафору. Конечно, Тео имеет в виду нечто большее, чем мяч. Я глажу здоровой ладонью его щеку и говорю:

– Ты такой милый.

Хотя мне хочется добавить:

– Ты не захотел взять то, что шло к тебе в руки. Ты не веришь в брак.

Тео шепчет:

– Да ты под кайфом!

Они с доктором хихикают, и я тоже – ну точно, под кайфом. Медсестра накладывает гипсовую повязку, рядом сидит девочка лет шести – щеки мокрые от слез, тощие косички вяло свисают крысиными хвостиками.

– Что случилось, солнышко? – спрашивает Тео. Подбородок малышки дрожит, и за нее отвечает мама:

– Мы миллион раз ей говорили – не надо лазить на книжную полку, чтобы достать пульт. Вот полка и свалилась вместе с ней.

Из глаз девочки тихо катятся слезы.

– Все хорошо, малышка, – говорю я. – Я тоже никого никогда не слушаю.

– Правда? – спрашивает она очень тихо.

– Правда. Ты себе представить не можешь, сколько раз мне нужно говорить одно и то же, чтобы до меня дошло.

Я чувствую, как Тео легонько сжимает мое плечо.

– На моем гипсе будет радуга, – говорит девочка. – Они сказали – нарисуют мне радугу.

– Тогда я тоже хочу радугу. Это так мило – радуга на гипсе! – закрываю глаза, и комната плывет. Вновь открываю их и боюсь смотреть на Тео, хотя знаю – он рядом, он поддерживает меня.

– А ты веришь в лепреконов[21]? И в горшочки с золотом? – спрашивает она.

– Я во все верю.

Еще я верю, что, когда действие антидепрессанта пройдет, я разуверюсь во всем остальном.

* * *

Ванесса убеждает меня пойти на свидание с Тео.

– Рискни, – повторяет она, пока мы бродим по Пайк-Плейс-маркет[22], выбирая свежие нектарины.