И смотрел со снисходительностью родителя к ребенку.

— Господа! — звонко произнес он. — Выходите-ка из машины. Угощу вас кофе, и побеседуем.

Мы с Виландом послушно вышли к крыльцу, и инквизитор поинтересовался:

— И кто же приглашает нас на кофе?

Незнакомец улыбнулся и вынул из нагрудного кармана рубашки маленькие очки.

— Доктор Дедрик Готтлиб, — представился он и сделал шаг в сторону, открывая нам путь. — Ваши имена я знаю.

Основоположник гормональной терапии ведьм собирался обедать. Нас провели через гостиную, обставленную дорогой мебелью, в большую светлую столовую, и молодой человек в белой рубашке и брюках, похожий не на официанта, а на санитара из хорошей частной клиники, тотчас же принялся выставлять на стол тарелки и стаканы. Когда мы с Виландом сели, то трое таких же молодых людей встали за нашими спинами.

Значит, Готтлиб нас боялся. Мы могли отколоть какой-нибудь номер, который бы пришелся ему не по вкусу. И тогда эти обаятельные молодые люди нас обезвредят.

— Значит, Инга Рихтер, — проговорил Готтлиб, когда в тарелки разлили куриный суп-пюре с сухариками. — Как себя чувствуете после снятия печати?

— Честно говоря, мне постоянно хочется есть, — с улыбкой призналась я, взяв ложку. — А так — ничего особенного. Как обычно.

Готтлиб рассмеялся — словно стекляшки по полу рассыпали. Он выглядел вполне миролюбиво, но за этой спокойной внешностью чувствовалось существо, которое не имело отношения к людям. Мне казалось, что на меня смотрит огромная рептилия, и маска человека, наскоро прилепленная к чешуе на месте лица, вот-вот спадет.

Губы Готтлиба дрогнули в улыбке, словно он догадался, о чем я думаю. Я почти увидела, как за стеклышками его очков моргнули желтые глаза с темными вертикальными зрачками.

— Тогда приятного аппетита! Кстати, как вы отнесетесь к тому, чтобы ваш уровень Каппа превратился, допустим, в Мют?

Я смогла проглотить суп и не подавиться им от удивления. Ведьмы уровня Мют — это обязательная регистрация, ежедневный контроль куратора и еженедельное обновление печати.

Они сильны. В кодексе Зигфрида было несколько заклинаний специально для них — таких заклинаний, которые могли бы перевернуть мир или уничтожить его в прямом смысле слова. Если бы на моего знакомого в министерстве обороны работала ведьма уровня Мют, то работа шла бы в десять раз быстрее.

Я вспотела, сердце забилось часто-часто, а руки сделались ледяными.

— Я, пожалуй, откажусь, — вздохнула я, прилагая невероятные усилия, чтобы выглядеть спокойной и уравновешенной. — Предложение, конечно, щедрое, но я не хочу каждый день видеть Ульриха Ванда.

Готтлиб откинулся на спинку стула, прикрыл глаза и сладко улыбнулся. Ни дать, ни взять — дедушка, который доволен оценками в дневнике любимой внучки. Впрочем, считать этого человека плюшевым добряком — самая большая ошибка, которую только можно совершить.

— Хорошо, хорошо, — произнес он. — Ну а если вы станете обычным человеком? Избавитесь от кефамина и заживете самой тихой и спокойной жизнью. Вас пригласят на зарубежную конференцию, а вы не станете переживать, даст ли куратор разрешение на выезд. Просто купите билет и сядете в поезд. И рамка на вокзале больше никогда не мигнет зеленым.

Я отложила ложку. Посмотрела на Готтлиба, пытаясь понять, о чем он сейчас думает. Ни о чем — только о том, что он знает обо мне почти все.

Та конференция была очень важна. Мне прислали приглашение, дело было лишь за тем, чтобы получить разрешение от куратора. Я пришла к Ульриху, и он, выслушав мою просьбу, весело ответил:

— Нет. Никуда вы не поедете, доктор Рихтер.

От этих слов что-то во мне оборвалось. Я пыталась взять себя в руки, попробовать переубедить его, но какое-то время могла лишь беспомощно открывать и закрывать рот. Это было как пощечина. Как удар в живот. Как…

Это была лишь игра с живым человеком. А Ульрих любил со мной играть.

— Почему? — все-таки спросила я.

— Потому что я хочу, чтобы вы никуда от меня не уезжали, — с прежним весельем в голосе признался Ульрих, но я видела, что он говорит серьезно. — Уедете, захотите там остаться, найдете нового куратора. А меня это очень расстроит.

Тогда я разрыдалась — так, что Ульриху пришлось отпаивать меня каплями авентина. Когда я успокоилась, он сказал, что пошутил, выписал мне разрешение и пожелал удачной поездки и счастливого пути.

И это была лишь одна из его «невинных шалостей». А теперь Готтлиб говорил, что все может измениться, и я буду жить без всякого участия инквизиции в моей жизни.

Я посмотрела на Виланда — он сидел напротив меня и не отрывал взгляда от стола. На мгновение мне показалось, что Виланд укутан чем-то непроницаемым, и этот плотный кокон не позволял к нему прикоснуться.

Я моргнула, и наваждение исчезло.

— Как доктор Хаунд? — осведомилась я, стараясь, чтобы мое волнение не прозвучало в голосе. Виланд был прав: здесь и сейчас мы должны быть непробиваемо спокойны.

Готтлиб грустно усмехнулся.

— Бедная Эмма… Мне очень жаль, что так вышло. Она была хороший человек и хороший врач. Правда, Арн?

Виланд угрюмо посмотрел на него и ответил:

— Я не подпустил бы к сестре плохого человека и плохого врача. Кстати, где Кира?

Готтлиб снова рассмеялся. То ли ему нравилось отыгрывать роль этакого милого душеньки с неприятной физиономией, но славным характером, то ли мы действительно забавляли его.

— С Кирой все в порядке, Арн, не волнуйтесь вы так! Кстати, что это на вас наброшено?

Значит, мне не показалось, и Виланд действительно закрылся от нашего радушного хозяина.

— Ангельский плащ, — ответил Виланд. — Но с моей легкой корректировкой.

Готтлиб откинулся на спинку стула и посмотрел на Виланда с искренним уважением. Когда он заговорил, то в его голосе больше не было ни капли веселья.

— Очень серьезно, очень. Впрочем, сын Эрны Виланд всегда подавал большие надежды.

Виланд не изменился в лице, хотя Готтлиб, возможно, полагал, что упоминание о матери заставит его нервничать.

— Вы знали мою мать, — равнодушно произнес он. Готтлиб кивнул.

— Вы меня не помните, конечно. Вам было всего восемь дней, когда мы с вами встретились в первый раз.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Я отчетливо увидела, как над головой Виланда проплыла искра. Его ноздри дрогнули, пальцы левой руки сжались в кулак и разжались.