Губы Виланда шевельнулись, словно он проклинал или молился. Я подумала, что дела сейчас обстоят намного хуже, чем несколько часов назад в гостинице, после нападения Сумеречника.

Нас проверяли и испытывали. Мне казалось, что мы с Виландом стоим на обледеневшем карнизе и вот-вот сорвемся в пропасть.

— Сбежала? — каким-то мертвым, не своим голосом произнес Виланд. — Когда?

— Когда вы нашли ее в Кавендонских лесах, — ответил Готтлиб. — Мы не отпускали Киру, это был побег. Куколки очень неустойчивы, она смогла отвести глаза всей охране…

— Куколки? — переспросил Виланд. — Так вы называете ваши… человеческие заготовки?

Готтлиб от души расхохотался, и это было так мерзко, что меня передернуло.

Я привыкла работать с мерзостью. В людских душах чего только не свалено. Но сейчас Готтлиб казался мне настоящим чудовищем. Беспросветным монстром.

— Не совсем, — ответил он. — Ваша сестра, как и ваша мать — уникумы. Их организмы содержали нечто, что вы назвали заготовками, а мы называем куколками. Коротко говоря, есть три типа людей: ведьмы, инквизиторы и зауряды, обычные люди. Куколки — это те, кто способен к трансформации. Из зауряда — в ведьму. Из ведьмы — в зауряда. Именно такие уникумы и двигают «Имаго» вперед. Они помогли добавить несколько очень важных элементов в принцип терапии ведьм.

Виланд провел ладонями по лицу. Мне казалось, что над его головой парят оранжевые искры. Я чувствовала его напряжение и понимала: хватит. С него на сегодня хватит, или это может кончиться плохо. Очень плохо.

— Доктор Готтлиб, — сказала я. — Давайте отложим остальные подробности на завтра. Я прошу вас как коллега. На сегодня с нас хватит.

Я сдавалась. Я признавала наше с Виландом поражение — но меньше всего мне нужен был свихнувшийся инквизитор во всей этой заварухе. Готтлиб смерил Виланда оценивающим взглядом и понимающе кивнул.

— Да, вы правы. Сегодня у нас все равно больше нет времени на разговоры. Отведайте желе, оно сегодня изумительное. А потом Керн отвезет вас в центр.

Он сделал еще один глоток из бокала и добавил:

— Вам предстоит неблизкая дорога.

Один из молодых людей неожиданно подошел к столу и, склонившись к Готтлибу, что-то быстро зашептал ему на ухо. Готтлиб выслушал его, расплылся в довольной улыбке и произнес:

— Ну конечно, как я мог забыть! И еще встреча со старым другом! Куда же без нее!

Где-то далеко хлопнула дверь, и в гостиной послышались звонкие уверенные шаги. Я подозревала, какой именно друг к нам идет, и могла сказать точно: таких друзей и даром не надо. Судя по лицу Виланда, он все понял и вполне разделял мое мнение.

Ульрих, который вошел в столовую, выглядел бледным и изможденным. Светлая рубашка и белые джинсы болтались на нем так, будто были на несколько размеров больше, чем нужно. Авария и взрыв не прошли для него бесследно.

Но при этом Ульриха наполняла такая энергия, что я невольно удивилась тому, что она не поднимает его над землей. Над головой моего куратора кружились золотые искры, и я чувствовала, что все это — чужая сила, заемная. Ульрих где-то подпитался, как батарейка.

Или от кого-то. Возможно, от тех ведьм, которых он поставлял в проект «Имаго». Почему бы ему не иметь маленький личный круг, который ему служит не за страх, а за совесть?

На меня тяжелой соленой волной накатил страх. Ударил в голову, скрутил живот — и исчез. Ульрих подавлял, но я могла ему противостоять. Во всяком случае, пока.

Надо было держаться спокойно и с достоинством. Ульрих, возможно, ждет моего страха и мольб о помощи — именно так и должна вести себя ведьма без печати в присутствии куратора, который одним движением пальца способен скрутить ее в бараний рог.

Но я не собиралась доставлять ему удовольствие.

— Надо же. Действительно, старый друг, — произнес Виланд. Он говорил очень спокойно, но я прекрасно понимала, что в любой момент он может броситься на Ульриха. И мой куратор тоже это знал — но держался так, словно ему ничего не угрожало.

Конечно, Готтлиб вряд ли допустил бы драку в своем доме. Поэтому Ульрих мог позволить себе быть спокойным и беспечным, словно он и в самом деле приехал на обед к товарищу.

Я понимала, что Виланду сейчас хотелось сказать очень многое. Например, о том, что все это время он доверял Ульриху, а в итоге по его доверию прошлись в грязных сапогах. Что он метался в поисках единственного родного человека, а Ульрих прекрасно знал, где находится Кира.

Еще и утешал наверняка, мразь. Утешал и смеялся.

Но сильнее всего Виланду хотелось бить. Вгрызаться в глотку Ульриха, подобно бешеному зверю. Разорвать на части. Уничтожить. Я чувствовала, как от него так и брызжет та дикая сила, что способна превратить человека в обезумевшее животное, которым движет только одно: желание грызть и рвать.

Мне захотелось взять Виланда за руку. Просто для того, чтобы он понял, что не один здесь, что рядом есть человек, который поддерживает и разделяет то, что сейчас его терзало и рвало. Иногда это так важно — почувствовать живое.

Но я не сделала этого. Не смогла.

Не знаю, почему.

— Конечно! — широко улыбнулся Ульрих. — Мне пришлось кое-что переиграть, но от этого получится только лучше.

Он сел на свободное место, вальяжно откинулся на спинку стула и произнес:

— И да, мы друзья. Пусть тебе и сложно в это поверить.

Виланд все-таки сорвался. Движение его правой руки было чем-то похоже на легкий жест дирижера — с пальцев сорвался дымный зеленоватый шар и прошил воздух над головой Ульриха. Темные волосы куратора задымились; Ульрих скривился, выругался и нервно провел ладонью по голове.

— В следующий раз брошу ниже, — пообещал Виланд.

Губы Ульриха дрогнули в сладкой улыбке. Он искренне наслаждался тем, как Виланд сейчас горел от ненависти, горя и желания отомстить.

— Тебе что-нибудь говорит имя Штефана Морави? — спросил он. Виланд кивнул.

— Предприниматель. В десятке богатейших людей страны. Видел его в журналах.

Я с трудом сдержала желание присвистнуть по-босяцки от удивления. Вот, значит, с кем Ульрих вел ту непринужденную беседу! Вот кому он настолько дерзко говорил о том, для чего нужна голова!

То, что мы выжили после взрыва, было действительно чудом. Такие люди, как Штефан Морави, все доводят до конца и всегда добиваются нужных результатов.

Сейчас, когда я окончательно осознала, насколько близко мы с Ульрихом в тот вечер были к смерти, мне стало трудно дышать. К щекам прилила кровь.

А Ульрих покосился на Готтлиба — он тем временем смотрел на нас так, словно мы были актерами, которые разыгрывали спектакль — и осведомился:

— Вы уже говорили им о куколках?