Уинтер вошла на кухню, держа в руке диск «Королева Африки».

— Вот один из моих любимых.

— И Ханны тоже.

— Я знаю. Она покупала?

— Да, конечно.

Звонок таймера как нельзя кстати прервал наш разговор. Воспоминания о Ханне в данный момент казались мне неуместными. Уинтер, вероятно, поняла это, потому что больше не упоминала о Ханне.

Телевизор находился в гостиной, и, поставив фильм, я присел на софу рядом с Уинтер, оставив между нами расстояние в несколько дюймов. Мы смотрели фильм, держа каждый свою миску с попкорном.

Прошло года четыре с тех пор, как я видел этот старый фильм с Хэмфри Богартом и Кэтрин Хепберн в главной роли. Любовная история, настолько трогательная, что Ханна каждый раз плакала в конце.

Когда замелькали заключительные титры, Уинтер вопросительно взглянула на меня. Никто из нас за все время так и не подвинулся ближе, сохраняя дистанцию.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я.

— Ничего, я потерплю.

— Я принесу аспирин.

Надо было раньше предложить, боль должна была обязательно возникнуть, хотя и не сразу.

Она покачала головой:

— Не стоит, почти не болит.

— Завтра будет хуже. — Я ругал себя за невнимательность.

— Как ты мог уже понять — я домашняя женщина. Больше привыкла возиться на кухне с новыми рецептами, чем бывать на свежем воздухе. Я абсолютно не спортивная натура.

Ханна тоже любила готовить, но при этом обожала всевозможные виды игр. Она любила всякие приключения, не помню, чтобы хоть раз отказалась от моей новой идеи, например участвовать в велосипедном двухдневном пробеге до Орегона, преодолевая сто пятьдесят миль, или записаться на рафтинг по реке.

— Могу приготовить тебе обед, такой, что пальчики оближешь, — пообещала Уинтер.

— Не сомневаюсь.

Боюсь, в моем голосе не было оптимизма, оставалось надеяться, что она этого не заметит. Помня обеды для друзей, которые с такой любовью устраивала Ханна, я уже не надеялся, что когда-нибудь вновь проявлю интерес к еде, и питался по необходимости, не испытывая прежнего аппетита, просто забрасывая в себя необходимые для жизнедеятельности ингредиенты.

— Чем ты хочешь заняться?

— Ты играешь в карты?

— Больше не играю.

Я когда-то играл в покер с друзьями, но давно забросил это занятие, как и многие другие.

— О… — Она была явно разочарована.

— А как ты проводишь свои выходные?

— Толкусь на кухне. — Глаза ее вспыхнули. — Давай я приготовлю обед!

— Но тебе и так приходится готовить всю неделю. Не хватало еще работать и в выходные.

— Но это мое любимое дело. В кафе мне приходится заниматься всякими бумагами, отдавать распоряжения, и очень редко я получаю возможность поэкспериментировать на кухне. Есть несколько рецептов, которые я давно хотела бы опробовать, но готовить для одного неинтересно.

— Но я не помню, когда последний раз был в супермаркете, можешь поискать на кухне, но не найдешь ничего, кроме нескольких упаковок супа и замороженных продуктов.

— И это прекрасно. Я обожаю сама выбирать все, что нужно.

— Ладно, придется ехать за продуктами, — смирился я и пошел взять ключи от машины.

Она встретила мое согласие широкой довольной улыбкой. Не так я думал провести свой выходной, но раз ей хочется готовить, я не стану спорить. С порога магазина я уже понял, что это ее стихия. Она как заправский профессионал обошла ряды, время от времени что-то бросая в тележку. Но прежде внимательно читала этикетки, спрашивала о чем-то мясника, просила нарезать ей куски особой толщины, нюхала и сжимала фрукты и овощи. Кажется, я мог набраться опыта по этой части, и, таскаясь за ней с тележкой, я тоже немного воодушевился, заразившись ее энтузиазмом.

— Ты взяла свой рецепт?

Она непонимающе уставилась на меня.

— Ну, того блюда, что ты собираешься приготовить.

Она посмотрела на меня, как на инопланетянина, и засмеялась.

— Мне не нужна бумажка с записью рецепта. Недавно я попробовала у друзей одно блюдо, и мне не терпится приготовить его.

— Понятно.

— Вот увидишь — мое блюдо будет достойным пира у Генриха Восьмого.

— А если нет — голова с плеч?

Мне показалось, шутку она оценила.

Когда приехали домой, она прошла на кухню, а я стал разгружать багажник. И вскоре овощи уже были в мойке, остальное разложено на кухонном столе. Я видел толсто нарезанные ломти свежего тунца; куриного филе и гадал, как можно совместить это.

— А мне что делать?

Я стоял рядом, засунув руки в карманы. Никогда не был полезен на кухне.

В ее взгляде я вдруг поймал мгновенную грусть.

— Ты подумала сейчас о Ханне?

Странно было видеть на нашей кухне другую женщину, даже если я пригласил ее сам. Понял вдруг, что только что нарушил одно из своих правил — сам заговорил о Ханне, хотя решил этого не делать.

— Нет, не о Ханне. — Она сделала паузу, прежде чем ответить.

— Тогда о ком?

— О Пьере. Я же тебе говорила, он дипломированный шеф-повар, и мы любили готовить вместе, дурачились и поддразнивали друг друга.

Я молча кивнул, показывая, что понимаю ее. Она резко отвернулась.

— Я, кажется, тебе говорила, что мы с ним расстались в очередной раз, и, судя по всему, окончательно.

Она принялась готовить, и по ее задумчивому виду было ясно, что она вспоминает того, кто разделял ее кулинарные пристрастия.

Я тоже пригласил ее на велосипедную прогулку, думая о Ханне. По воскресеньям мы часто садились на велосипеды и отправлялись путешествовать.

А Уинтер с Пьером вместе готовили, изобретали новые блюда. Я представил, как они смеются, предлагают друг другу попробовать и оценить приготовленное блюдо, спорят, шутят и целуются.

— Так что все-таки случилось между вами?

Она пожала плечами.

— Я не знаю. — Голос был глух и полон затаенной боли.

Я подошел и обнял ее за плечи, чтобы поддержать и успокоить.

— Даже сама до конца не пойму. Просто не нахожу объяснения.

Я, Уинтер, Линн — все мы испытывали горечь потери, каждый по-своему.

Выражая свое неудовольствие ворчанием, Мэйси выполнила эскиз по заданию доктора Эверетта. Этот человек не имел ни капли воображения! Она и раньше встречала подобных индивидуумов и всегда находила их нестерпимо скучными. Чувство юмора у него, по всей вероятности, тоже отсутствовало. По ее непросвещенному мнению, доктор, особенно детский доктор, должен уметь смеяться и быть добрым. Этот принимал все происходящее слишком серьезно.