сегодня я вылечил некоего гражданина Х. Сделал ему сложнейшую многочасовую операцию на сердце, стоившую мне громадных физических и моральных усилий. А завтра этот гражданин Х пойдет и у себя на заводе выпустит в реку, из которой пьют люди, какую-нибудь химическую гадость, и от этой гадости начнут умирать дети. Может быть, мои дети! Как вам это понравится?

— Экий вы, однако! С такими мыслями... зачем жить? Может, повеситься лучше? — хохотнул Виталий Алексеевич.

— Может, и лучше, да только я не повешусь, потому что живу из любопытства. В свое время я определил диагноз болезни человечества и теперь наблюдаю за ходом ее развития. Все идет согласно предсказанному плану.

— Прямо Мефистофель какой-то!

— Нет, я не Сатана, я — человек анализирующий, только и всего. В жизни же — человек благонамеренный, трезвый, исправно выполняющий свой долг. Лечу, как это ни странно, и лечу не хуже, а во многих случаях лучше других. И вот, согласно всему мной вышеизложенному, заявляю: кушайте Чижа, а я посмотрю, полюбопытствую. А за сим разрешите откланяться. Я все сказал, — и небрежным жестом он протянул следователю повестку. — Отметьте.

Виталий Алексеевич несколько раз раскрыл рот, что-то хотел сказать, но не нашелся, подмахнул повестку и проставил время, сверив с часами. Протянул и не удержался от ехидного замечания:

— А все же повесточку-то вот попросили отметить! Хоть и грядет конец света! Боитесь взыскания за просроченное на работе время?

— Боюсь! Страсть как боюсь всяких взысканий! Что делать, так же прост человек и приземлен, как сложен и возвышен!

Произнеся такую загадочную фразу, Александр Григорьевич направился к двери, и уже взялся за ручку, но остановил его тихий голос следователя:

— Послушайте! Если вам так безразличен Чиж, даже более того, вреден, по вашим словам, так подпишите показания, что вам стоит? Черт с ним, с Чижом, все равно он никуда не денется, а вам, глядишь, и польза какая-нибудь выйдет, а?

Александр Григорьевич медленно обернулся.

— Вы за кого меня принимаете? Нет уж, кушайте сами. Ничего я подписывать не буду.

И вышел, хлопнув дверью.

* * *

Долго еще что-то дребезжало в кабинете от хлопнувшей двери, долго вздрагивали стекла на окнах. «Ну и фрукт! — подумал Виталий Алексеевич. — Как говаривал один великий украинский философ: «Скильки усякого говна на билом свите е!» Хотелось бы все ж‑таки знать, что за заявление они там накатали. Хотя... зачем мне?»

Он приоткрыл дверь и пальцем поманил Николая Ивановича. Тот вскочил со скамьи и, завороженно глядя на скрюченный следовательский палец, пошел, как пойманная рыба за леской. Привскочил и Юлий Павлович, но был остановлен остерегающим взглядом. Легкий сквознячок порхнул в коридоре и донес до чутких ноздрей Виталия Алексеевича запашок перегара, и он вскинулся, внимательно вгляделся, пропуская в кабинет, в лицо Николая Ивановича, и как бы ненароком приблизившись, понюхал около него воздух. Шибануло перегаром так, что следователь отпрянул и сморщился. «Попивает, стервец! Это как же он работает хирургом? Зарежет кого-нибудь!»

— Прошу, — тем не менее любезно сказал он, отмечая припухлость век и некую сумасшедшинку во взгляде хирурга. — Что хорошенького скажете, молодой человек? С чем пожаловали?

— Простите! — вскинул головой Николай Иванович. — Это вы мне должны рассказать, зачем я здесь, зачем меня вызвали. Согласно повестке. Я же могу только догадываться.

— Резонно, резонно. Ну и что же подсказывает вам ваш догадливый ум?

— Думаю, вызвали меня в связи с заявлением, так?

— Допустим, — прищурился Виталий Алексеевич, и взгляд прищуренный, направленный как бы вовнутрь себя, оборотил на Николая Ивановича. — А хорошо бы сейчас, — подмигнул он лукаво, — граммчиков сто спирта, а? Головку полечить после вчерашнего. Ведь болит?

Вспыхнул Николай Иванович, забегал виноватыми глазами и, скособочив рот, чтобы отвести в сторону предательский шлейф перегара, промямлил:

— Н-не понимаю... При чем тут... моя голова... И какое вам до нее дело!

— Да ведь я так, по-дружески! Согласитесь: чистого, медицинского, девяносто градусов, а? Можно и разбавить. Уважаете?

— Что вы, ей-богу, привязались! Ну, выпил вчера на дне рождения.

— Спирта?

— Почему именно спирта? Коньяк был, водка...

— Э-э! — махнул рукой Виталий Алексеевич. — Какие нынче коньяки да водки! Жульничество сплошное. А спирт — продукт чистый, согласитесь, благородный.

— Пожалуй, — нехотя согласился Николай Иванович.

— Вот-вот, не мне вас учить. В вашем заведении, небось, возможностей-то поболее моего.

— В каком заведении?

— В кардиохирургическом вашем центре. Уж там-то, наверное, рекой течет?

— Что-то не пойму, о чем вы? Зачем меня сюда вызвали? Вам не с кем больше поговорить на подобные темы?

— Хе-хе, остряк вы, я вижу! Есть с кем поговорить, уверяю вас. И с вами в том числе, — лениво, добродушно проговорил Виталий Алексеевич и вдруг, подавшись вперед, навалившись на стул грудью, вцепился в Николая Ивановича глазами и проговорил быстро: — Спиртом Чиж снабжает?

— Ка-ак?! — изумился Николай Иванович.

Виталий Алексеевич упружисто выскочил из-за стола, подлетел к нему, железными пальцами ухватил подбородок, голову заломил назад, на спинку стула, глазами в самую душу залез.

— Отвечать быстро! Спиртовый бизнес в клинике Чиж организовал?

— Мн-мн‑м‑мм! — замычал Николай Иванович, вырываясь.

Следователь слегка разжал пальцы.

— Быстро и только правду! Нам все известно! За ложные показания будете привлечены к уголовной ответственности!

Николай Иванович расправил помятую челюсть и с ужасом и возмущением одновременно уставился на следователя.

— Да как вы смеете! Вы...

— Смею, голубчик, смею!.. — Виталий Алексеевич еще потеребил его, поболтал его головой из стороны в сторону, словно взбалтывая ее содержимое, и отпустил. — Смею!

— Вы... чушь несете! Какой бизнес, опомнитесь!

— Говорите, чушь? А вот эта статья вам знакома? — Виталий Алексеевич выхватил из-под бумаг все ту же газетенку, уже изрядно помятую.

— Знакома. Так это клевета, бред!

— Все-то у вас клевета! Все-то у вас бред! По-вашему, людям больше и заниматься нечем, кроме как клеветать на вашего обожаемого профессора! А морфин в его столе — тоже бред? Кому Чиж продавал наркотики?

— Да какие наркотики! Слушайте, ну вы, очнитесь!