— Делов контора! Это когда было. Я мельницу ставил, никакой присяги не давал.

— У нас Егор-Штаны давно еще исправнику сказал то же самое.

— А тот?

— Маленько рявкнул на него.

… Приятели ехали в американке в собрание. Кешка снял с Ивана шляпу и щелкнул его по затылку.

— Шея стала как у бычины.

— Под гору едем, а ты с утра балуешься, — ответил Иван. — Я же вожжи держу, и гляди, где едем. Не могу дать сдачи. Схватимся и на потеху всему городу станем возиться и оба полетим с обрыва в Амур. Паря, несправедливо поступаешь.

Кешка захихикал от удовольствия.

— Как тебе не стыдно, паря, а еще в миллионеры метишь, субсидия ждет тебя.

В двухсветном просторном зале собрания барон Корф обратился к приглашенным на съезд с речью:

— Господа! Мы с вами являемся деятелями в богатейшем девственном крае, где вашими неусыпными трудами и подвигами во имя отечества внедряется цивилизация…

Иван накануне был у барона Корфа, в то время как Афанасьев со скуки бродил по городу, как молодой и бедный.

Губернатор познакомил Ивана Карповича с молодым генералом из Владивостока, комендантом крепости и города.

Сейчас, когда в двухсветном зале губернатор говорил речь, Иван думал о своей жизни. Давно уже его упрекали, что он разбрасывается, не займется каким-нибудь одним делом как следует. Ему советовали переезжать из Николаевска, обещали большие выгоды.

Да, уехали чиновники, переведены управления, много домов опустело, черные провалы окон зияют там, где жили люди, висели занавески, дети и девицы поглядывали из-за них.

Иван привык к своему северному студеному краю. «Что же будет, если я уйду? Перекинуться за субсидиями во Владивосток? Да, здесь тепло, липа цветет». Ивану приходилось бывать в Самарской губернии, под Москвой, в Петербурге. Знал он и горячие ночи Калифорнии, и стук барабанов, и треньканье мексиканских гитар, видал испитых, иссушенных неудачами, больных, затемненных страстью к золоту людей всех цветов кожи и во всяких одеждах. Видал сытых, гордых, удачливых, великодушных, в хороших экипажах с красивыми женами и дочерьми. Видал, как на биржах покупают ценные бумаги и золото.

Вчера молодой генерал сказал ему, что Владивосток со временем так же разовьется, как Сан-Франциско. А может быть, и обгонит его. Генерал говорил, что придется открывать со временем пароходную линию Владивосток — Сан-Франциско…

«Владивосток — Сан-Франциско?» — думал Иван.

Речь губернатора была обстоятельная и дельная. Он говорил о предстоящем промышленном развитии края, о том, что для этого нужна рабочая сила, что городам нужны ремесленники. Необходимо построить порты, развить пароходство, построить мастерские для ремонта кораблей и оружия.

При этом Корф умел строго диктовать свои прогрессивные взгляды и держать на почтительном расстоянии от себя тех, кто его выслушивал.

… Чисто выбритый, в черном костюме с накрахмаленным воротничком, сидел Иннокентий Афанасьев неподалеку от дубовой кафедры, с которой губернатор уже не раз обращался прямо к нему, словно Кешка был в чем-то виноват…

— Господа, наше собрание имеет историческое значение. Оно носит чисто совещательный, но представительный характер. Все ваши предложения и настояния будут мной приняты во внимание, изучены и взвешены. Хотя мы еще не можем считать наше решение обязательным для правительства, но значение их велико и польза несомненна…

Тут не было дворянства в этой необыкновенной области, и Андрей Николаевич Корф желал со всей искренностью сделать все возможное для ее развития. Он угадывал неизбежность введения конституции в государстве, установление более самодеятельного управления в империи и полагал, что кладет здесь один из краеугольных камней ее будущего. Он читал на всех языках все, что писалось о колонизации Канады, Австралии и Америки. Отсутствие дворянства давало ему надежду… Здесь руки у него были свободнее, чем у губернаторов в дворянских губерниях.

Иван слушал, как Корф перечислял фамилии хозяев крупных фирм: Второва, Кунста и Альберса, Линдхольма, Чурина… Помянул и его, обратившись к Ивану и любезно блеснув очками.

Барон Корф происходил из старинного рыцарского рода. В последние два века потомки этих рыцарей обрусели и дали Российской империи целый ряд выдающихся деятелей. Слухи об этом примчались на Дальний Восток, прежде чем приехал сам новый генерал-губернатор. И вот теперь, через несколько лет, присмотревшись к новому месту, Андрей Николаевич созвал наконец в Хабаровске первый съезд местных деятелей. Он видел в этом зачатки будущего демократизма[1].

Генерал-губернатор сошел с кафедры и сел под портретом Александра Третьего, изображенного во весь рост.

Рядом с Бердышовым сидел известный подрядчик Битинов.

Он очень высок ростом, у него одутловатое, красное лицо, острый нос и бледные глаза, которые он держит полузакрытыми.

Все присутствующие сидят в креслах, расположенных в беспорядке, что усиливает впечатление от этого собрания тузов и военных чиновников. В этом кажущемся беспорядке сидят хозяева миллионов, пароходов, рудников, приисков и портов.

У Битинова ширококостная лапа здорового русского мужика, закинутого судьбой за тридевять земель. Не подходили эти лапищи и широкие плечи к одутловатому лицу опившегося тюремного надзирателя.

Иван знал, сколько рюмашек пропустила эта туша со здешними и нездешними чиновниками и при окончании дел, и при начале, а по их ходу — несть числа…

Битинов неразговорчив, груб, но не со всеми. На что-то целится сейчас. Бердышов почуял это, едва скользнув взглядом по бугроватому, выбритому лицу Битинова. Он, конечно, метит на субсидии. Как охотник, знающий, что зверь близко, он держит ружье наготове и глаз на мушке.

Он тоже вел дела с бывшими каторжниками, с японцами, немцами и китайцами. Одним он умел уступить, у других вырвать. Но, видно, более всего его занимало то, о чем сейчас упомянул его превосходительство — правительственные субсидии. на них-то и щурил Битинов опухший глаз. Ему только мешал немного золотопромышленник Иван Карпыч Бердышов, сидящий впереди него в кресле.

Битинов знал, что на таком болоте, как здесь, без водки жить никто не захочет. Сюда надо завозить спирт, водку, и все пойдет. И нужны заработки на водку. Взяло правительство себе в голову занять это болото, пусть платит. А мы справимся! Но дай государственную денежку!

— Я позволил себе, господа, некоторую историческую аналогию… — говорил штатский генерал с бакенбардами, — на рубеже нашего отечества, пробуждая в пароде предприимчивость и самодеятельность, склонность к промыслам…

Потом на кафедре появился молодой Петр Иванович Гаодапу. Он в безукоризненном костюме, в золотых очках, которые очень идут к его черным блестящим волосам. Молодой Гаодапу быстро разгорячился: