никогда не говорил тебе этого раньше, потому что знал, что ты не захочешь это слышать, но, кажется, сейчас ты в лучшем настроении. Итак, слушай – мне никогда не нравилось то место. Я всегда ненавидел его, всегда знал, что там произойдет какое-нибудь дерьмо. Когда ты не позвонил в то утро – черт возьми, я знал, я прекрасно знал… иначе поехал бы я туда, стал бы трясти шерифа? Два часа ушло на то, чтобы этот хрыч оторвал задницу от стула… но, по итогу, он оторвал-таки. Мы проехали по самым хреновым проселочным дорогам, которые я только видел в жизни… и нашли вас всех. О да, мы вас нашли.

Он смыл воду и вернулся в гостиную, к дивану. Айзек там больше не сидел. Теперь призрак его друга застыл у книжных полок, словно любуясь, читая надписи на корешках.

– Может, обратишь на меня внимание, а, дружище? Видишь ли, да, я слишком пьян, чтобы понять, ты правда здесь, или это со мной воображение такие шутки шутит, так что, если без мистических явлений не обойтись, я бы предпочел, чтобы ты оставался на одном месте и просто творил, ну, типа, какое-нибудь мистическое дерьмо. Можешь заставить мое барахло левитировать, я совсем не против.

Айзек Омут вернулся на кушетку.

– Ты какой-то неразговорчивый. Знаю, ты всегда был молчаливым малым, но что это за пренебрежение? Боже, ты бы знал, как я хочу, чтобы Лиза была рядом и говорила мне: «Нет, Боб, все в порядке, ты не сумасшедший, тут у нас и впрямь привидение».

Красивая девушка, казалось, произнес Айзек, и что-то очень мерзкое заиграло в его тонком глухом голосе.

– Что, завидуешь? Да, она – огонь. Я знаю ее совсем недолго, но, полагаю, лучшего со мной не случалось. Не веришь? Думаешь, я просто языком треплю? Или злишься, что я не у тебя дома, не присматриваю за твоим сыном? Ты думаешь, я боюсь, да? Ну да, ты во всем прав. И раньше боялся, и сейчас – боюсь… но только я ни в чем не виноват, ясно? Не осуждай меня.

С приливом храбрости и самообладания, которые, как он полагал, ему не свойственны, Вейкли обошел край стола и бросился к мертвецу на диване.

– Ты всегда знал, что пугаешь меня, не так ли, Айзек?

Знал.

– Конечно. Когда мы просматривали гранки или прикидывали, какое издательство больше заплатит… или даже просто выпивали пару бутылок пива, смотря футбол, пытаясь притвориться, что мы – нормальные простые парни… все это время ты меня пугал.

Вейкли допил виски и уронил стакан на пол; у него оставалось, наверное, четыре или пять минут в сознании, прежде чем мучительная ночь наконец отключит его. Коленями он уперся в кушетку и, пытаясь держать равновесие, завис над призрачным силуэтом Айзека – над тем местом, где у людей должно быть ухо.

– Скажи мне, приятель, мой старый приятель, мой хороший и верный друг… почему? Почему так случилось? Почему твоя дочь убила тебя, зачем оставила Джейкоба в живых? Почему она покончила с собой? Что ты с ней сделал?

Ничего, сказал Айзек.

– Ну и ну, красноречивый ответ…

Он заставил ее сделать это.

– Джейкоб?

Из-за меня. Я заточил его на острове из-за этого.

– Из-за чего?

Из-за того, что я позаимствовал у него все ужасы, все дикие фантазии. Его талант и размах. Ничем подобным я сам никогда не обладал.

Вейкли вздрогнул, возможно, поняв кое-что из того, что значили слова призрака… но по большей части – все же не поняв. Он пробормотал:

– Всегда думал, что пацан вас всех убил. – Его взгляд расфокусировался, головой он мотнул в сторону, как ребенок с гидроцефалией, чей череп слишком тяжел для плеч. Упав на кушетку и неловко подобрав руки-ноги, Боб, литературный агент, захрапел. В голове у него все еще витали какие-то скудные, обрывочные мысли, но в этот момент его не особо-то и заботило, взаправду ли его голова покоится на коленях давно скончавшегося друга.

Не мертвый до конца, но определенно уже не живой, Айзек Омут склонил голову, и призрачные слезы прочертили первые дорожки на его щеках.

Видишь ли, Боб… теперь уже я слишком напуган, чтобы вернуться в тот дом.

Глава 22

Ее пальцы все еще покалывало после контакта с его лбом, а перед глазами до сих пор стояли безобразные скользкие твари, прячущиеся в чаще, снаружи дома. Сдерживая прилив отвращения, Кэти склонилась над Лизой, отчаянно пытаясь не соскользнуть в то успокоительное забвение, которое познала в больнице и в спальне бабушки. Омут, полный приятного прохладного покоя, пытался закружить ее и затянуть в себя, но она изо всех сил сопротивлялась ему.

Где-то рядом были люди. Голоса, которые она узнавала, но почему-то не могла разобрать, что они говорят, долго болтали и совещались. «Тим и ребенок, – подумала она, – и дедушка, Оливетти, женщина с четками (сейчас она не просто молилась, а именно что говорила), бабушка с кофейной чашкой в руке… все собрались и общаются, будто на вечеринке». Кэти явственно услышала перезвон тарелок и стаканов, скрип отодвигаемых стульев и смех. Словно только что они закончили обедать без нее. Она закрыла глаза, надеясь уловить и свой голос в этом шуме, стараясь услышать, что именно она хочет сказать сама.

– …что? – спросил Джейкоб.

Кэти посмотрела на него. Он сидел у стены и косился за окно.

– Прошу прощения? – Ее голос звучал слабо, на пронзительных нотах.

– Мне показалось, ты что-то сказала.

– Нет, – опровергла она, хотя поручиться за себя сейчас не смогла бы. Она уже не могла понять, что делает или что должна делать вместо того, чтобы просто ждать. Губы Лизы шевелились во сне, глаза то приоткрывались, то снова закрывались. – Поможет ли нам утро?

Он выглядел озадаченным, а потом понял.

– Как в моих книгах, ты имеешь в виду? – Он грустно усмехнулся, и выражение его лица почему-то показалось Кэти обескураживающе невинным. – Рассвет, отпугивающий дьявольские силы, все в таком духе? Не знаю. – Он пожал плечами.

Да-а-а… проблем, похоже, не избежать. Джейкоб мог предложить еще меньше, чем она – вот уж прилетело, откуда не ждали. Возможно, он и впрямь был склонен к суициду, и последнее десятилетие было не чем иным, как одним долгим прыжком в ничто, прыжком в ожидании удара о землю.

Кэти сделала вдох, надеясь не напортачить с формулировками.

– Это… это все из-за тебя?

Джейкоб знал, что она имеет в виду. Знаки, кровавые отметины, знамения. Здесь и слова-то особо не требовались – его