Пожалуй, каждому из них все это было сложно выразить словами. Даже в редкие минуты затишья наедине с самим собой. И тогда Горчаков принес на одно из собраний вырезанные из консервных банок крестики. Танкисты, молодые ребята, протянули за ними руки все, как один. Коля ничего не говорил, только держал их на раскрытой ладони, пока она не опустела. Видимо, они были уже подготовлены к такому повороту событий – войной, материнскими благословениями и молитвами дома, не вытравленной еще до конца генетической памятью. Можно называть в качестве причин что угодно, но факт оставался фактом – все без исключения взяли кресты и спрятали их поглубже в нагрудных карманах.

Ни Терцев, ни кто-либо другой из их роты не знал и не узнал никогда, что комсомолец Николай Горчаков был сыном священника. Это значилось только в материалах его личного дела. Там же было указано, что от своего отца он отказался после его ареста, еще учась в старших классах школы. И уж нигде не было записано, что сделал он это по просьбе самого отца, благословившего сына жить в тех обстоятельствах, которые по его вере и убеждению каждому из нас определяет сам Господь Бог. Впрочем, действительно ли нигде не было записано?..

О человеке судят не по словам, а по делам. В одном из осенних боев 1943 года танк младшего лейтенанта Горчакова закрыл собой поврежденную машину командира батальона. Комбат с экипажем уцелели, а Коля с ребятами сгорели дотла. Поле боя тогда осталось за ними, и когда все закончилось, Терцев подошел к просевшей и закопченной со всех сторон «тридцатьчетверке» Горчакова. Хоронить там было некого. Удивительным образом сохранилась рядом с танком только маленькая жестяная коробочка из-под леденцов монпансье. Терцев раскрыл ее – на дне лежали нерозданные крестики, вырезанные из консервных банок. Их в тот же вечер все до одного разобрали танкисты терцевской роты…

Капитан посмотрел на светящийся циферблат больших танковых часов, которые носил с собой. Стояла глубокая ночь. Убрал крестик в нагрудный карман и аккуратно застегнул пуговицу. Пора было готовиться к выдвижению. Терцев спустился в башню, при свете карманного фонарика еще раз внимательно рассмотрел начерченную накануне Епифановым схему. Вниз по течению реки от того места, где переправлялась для разведки боем рота старшины, противник сохранил за собой небольшой плацдарм на восточном берегу. В советском расположении долго ломали голову, каким образом немцы снабжают свои подразделения на плацдарме. Днем река была пустынна. Зато ночью на ней отчетливо слышался шум моторов. Разглядеть от наших позиций ничего было не возможно – не позволяла конфигурация плацдарма, надежно скрывавшая участок реки за собой. Загадку разгадали разведчики, пустившиеся как-то раз ночью по реке вплавь. Выяснилось, что плацдарм с неприятельским берегом соединяет понтонная переправа. В светлое время суток немцы чуть притапливали понтоны, скрывая их под водой от наших наблюдателей. Понятно, что планов командования относительно плацдарма старшина знать не мог. Но среди солдат, державших внешнюю дугу плацдарма, ходили слухи, что, вероятно, обнаруженную понтонную переправу сохранят для собственного наступления. Затем роту Епифанова перекинули чуть выше по течению – туда, где позиции противоборствующих сторон уже четко разделяла река. Надо полагать, что разведка боем, в которую они были посланы, преследовала цель найти подходящее место для нанесения вспомогательного или отвлекающего удара. Поговаривали, что за реку уже неоднократно посылались группы с подобными задачами. Мало кто из их состава возвращался обратно. Но прощупывание вражеской обороны проводилось постоянно. Можно предположить, что места для высадки более крупных сил определятся в самое ближайшее время. Это означало, что операция по форсированию начнется со дня на день. Противник ждал нас прежде всего со стороны плацдарма. Даже если немцы не смогут долго его оборонять, то при отступлении почти наверняка уничтожат за собой понтонную переправу. Было необходимо успеть захватить ее целой для оперативной переброски своих войск на западный берег и развития дальнейшего успеха всего наступления. Такую задачу могли решить только одновременные высадки в разных точках выше и ниже по течению от плацдарма, что привело бы к его фактическому окружению.

Все эти факты и возможное развитие событий Епифанов и изложил Терцеву. Он уже понял, что отчаянный танкист пойдет до конца. С этими понтонами появлялся хоть какой-то шанс переправить машину на восточный берег. А там выскочить к своим будет уже делом нескольких минут. Хоть и авантюра это немыслимая. С другой стороны, расскажи кто Епифанову про весь этот механизированный марш по тылам врага – сам бы ни за что не поверил. Но ведь каким-то удивительным образом это удавалось до сего момента. И прав капитан – пока удается, останавливаться нельзя, надо пробовать дальше.

Поведал старшина и о выявленной особенности немецкой обороны на одном из участков западного берега. Это было выше по течению от плацдарма. Укрывая свой личный состав от огня с нашей стороны, немцы отвели здесь свои части непосредственно от реки, расположив их на полтора-два километра в глубине. В эту западню накануне и попалась рота, с которой переправился Епифанов. Но именно эта особенность теоретически позволяла выскочить вдоль реки, по самой ее кромке, прямо к понтонной переправе. Терцев усмехнулся: внезапность, скорость и дерзость – единственное, что им остается. В конце концов, пройти пешком шансов еще меньше. А тут хотя бы попытаться проскочить вражеский передний край на предельной скорости. Пользуясь информацией, которая так кстати стала известна от старшины. Коль уж сама судьба в очередной раз подкинула хоть и призрачную, но возможность…

Выдвинулись глубокой ночью. Негромко урча дизелем, «тридцатьчетверка» мягко катила по лесной просеке. Сидевший за рычагами Терцев то и дело поглядывал на бортовую стенку, где располагался щиток с контрольно-измерительными приборами. Шли с открытыми люками. С башни так же напряженно, как и со своего места капитан, всматривался в едва различимую впереди серую полоску между нависающими на них со всех сторон деревьями Епифанов. Ручной пулемет со снаряженными дисками был наготове. Благо патронов в танке нашлось для него в избытке. Несколько раз останавливались, двигатель при этом не глушили. Отходя по очереди на некоторое расстояние от машины по ходу дальнейшего предполагаемого движения, вслушивались в звуки ночи. Время от времени впереди отчетливо грохотало. Там был фронт. С косогора на опушке леса один раз даже увидели какое-то зарево и блики осветительных ракет. Терцев прикинул пройденное расстояние – выходило, что они проделали около половины пути до передовой. Постояли, опасливо покосились на мелькнувшую на несколько секунд и сразу скрывшуюся за ночными тучами луну. Забрались в танк и продолжили движение. Плавно скатились в низину. Лес пока продолжал окружать их со всех сторон темной стеной. Дальше территория просто обязана была быть нашпигована расположениями неприятельских тылов и самих войск. Так, в принципе, и оказалось. На поляну въехали совершенно неожиданно. Просека вдруг резко превратилась в укатанную автомобильными колесами дорогу. Луна появилась снова и предательски повисла прямо над ними. В мертвенном, будто меловом свете стало видно как днем. А по краям поляны обрисовались контуры загнанных в кустарник тентованных грузовиков. Вся эта картина открылась настолько быстро, что предпринимать какие-либо резкие движения было уже поздно. Терцев только прикрыл наполовину люк мехвода. Так и пустил танк с прежней невысокой скоростью через поляну, размалывая траками укатанную колею. Из натянутой под сосной камуфлированной палатки – «собачьей конуры» – на четвереньках выполз заспанный немец в серой нижней рубахе и подтяжках. Поднялся в рост, зевнул и осуждающе скривился, проследив за оставшимся на дороге следом от танковых гусениц. По грудь высунувшийся из верхнего люка Епифанов не спеша протянул руку за немецкой каской, зацепленной снаружи за приваренный к броне поручень. Неторопливо, будто осматривая, повертел каску в руках и водрузил себе на голову, сдвинув ладонью на затылок. Немец проводил старшину равнодушным взглядом и полез обратно под свой полог. На окраине поляны скучал часовой с винтовкой за плечом. Поглядел на маячивший в каске силуэт, высунувшийся из башенного люка спокойно двигавшегося танка. И отвернулся в другую сторону. Ни у кого на поляне ровно двигавшаяся из немецкого тыла к фронту «тридцатьчетверка» не вызвала ни малейшего беспокойства. Их явно приняли за своих танкистов, направлявшихся по делам на трофейной советской машине. Неопознанным привидением танк прошествовал в лунном свете прямо сквозь расположившуюся на ночлег неприятельскую воинскую часть. Ясно, что дальше так до бесконечности продолжаться не могло…