Держи! — я не успеваю даже оглянуться, а мне уже суют в руку стаканчик с горячим пуншем, одуряюще пахнущим корицей и еще какими-то незнакомыми мне специями. — Пей до дна.

Юлиан осушает содержимое своего стаканчика практически залпом и утирает губы рукой, не переставая улыбаться. Я же продолжаю опасливо коситься на свою руку со стаканчиком — как бы незаметно от него избавиться… И тут Юлиан произносит:

Пей до дна, Лотта, тебе понравится.

Я мысленно стону, понимая, что мои отнекивания только привлекут к нам излишнее внимание, которое мне сейчас абсолютно ни к чему, но и пить мне тоже нельзя. Хватит, наэкспериментировалась!

Я не могу, — только и произношу я.

Что значит не можешь? — удивляется Юлиан.

Мне нельзя пить алкоголь… совсем. Прости!

Что значит нельзя… совсем? — парень сводит брови на переносице. — От одного стаканчика еще никто не умирал. Пей, Лотта, тебе понравится, вот увидишь!

Я не хочу, — произношу я как можно тверже, но на самом деле мой голос больше похож на писк полузадушенной мыши.

Пей! — Юлиан смотрит на меня таким строгим взглядом, что я даже поначалу опешиваю.

Я не могу, — повторяю я еще чуточку тверже и ставлю стаканчик на стол.

Ему стоило бы просто улыбнуться и вся эта ситуация рассосалась бы сама собой, но вместо этого Юлиан хватает отставленный мною стакан и снова впихивает его мне в руку.

Не строй из себя святошу, — бросает он мне с ожесточением. — Выпей уже этот чертов пунш и дело с концом!

Его слова задевают меня, и я ощущаю, как горячая волна негодования поднимается из неведомых мне доныне глубин — должно быть, это та самая пресловутая пелена, застилающая некоторым несчастным глаза…

Я вовсе не святоша, — отчеканиваю я по слогам, — но пить все равно не буду, — и вдруг отталкиваю наседающую на меня руку. Слышу, как кто-то ошарашенно ахает, когда содержимое злосчастного стаканчика проливается прямо на Юлиановы джинсы. Тот пару секунд смотрит на расплывающееся по своему паху внушительное пятно, а потом переводит взбешенный взгляд на меня — я почти готова превратиться в ту самую серую мышь, писку которой я сегодня так удачно подражаю, и юркнуть в ближайшую же нору, но стараюсь не показать вида, насколько перепугана собственным поступком.

Позволь мне помочь тебе, милый! — вклинивается в нашу молчаливую дуэль все та же виоланчелистка с охапкой бумажных полотенец и начинает активно промокать/протирать/про… поглаживать моего злого парня в той самой интимной области, о наличии которой я пока что предпочитаю особо не задумываться, и делать это так… многозначительно, что ли, что мне даже становится неловко. Стыдно мне становится вообщем… за нее и за себя, наверное, тоже, хотя пролитый напиток и не имеет к этому стыду никакого отношения. И тогда я срываюсь с места и бегу через дом, на бегу же выхватывая из вороха одежды свое куцее пальтишко и натягивая его на себя, потом выскакиваю на улицу и оглушительно хлопаю дверью — к счастью, из-за громыхания музыки никто этого не слышит.

Боже ж ты мой, я полная и бесповоротная дура…

Идиотка.

На улице жуткая холодрыга, и мороз мгновенно забирается мне под юбку, покусывая мои практически оголенные ноги в тонких колготках и туфлях на высоком каблуке. Как же холодно! Ккак жже ххолоодноо… Я начинаю стучать зубами, после десяти же минут ожидания осознавая, что Юлиан не последовал за мной следом, а значит… Мне надо либо вернуться в дом и переступить через свою гордость, либо искать иные пути выбраться отсюда. Первый вариант отпадает сразу: не могу и не хочу знать и видеть, что там сейчас происходит — возможно, виаланчелистка играет на том самом мужском «инструменте», название которого я пока что и вслух еще не научилась произносить — уж больно рьяно она бросилась помогать моему парню. Моему ли?

Тренькает телефон, и я вижу сообщение от Алекса: «Надеюсь, эпохальная вечеринка удовлетворила все твои самые смелые ожидания?!» — и смайлик с высунутым языком.

Ну да, я сообщила ему о данном событии… так бы и надавала самой себе оплеух за глупость!

Почти негнущимися пальцами печатаю быстрый ответ: «Поставь «хуже некуда» в десятую степень!» — и смайлик с перекошенным в страдании гримасой. Не проходит и секунды, а мой телефон уже отзывается мелодией Вивальди, стоящей у меня вместо позывного.

Дда? — отзываюсь я посиневшими губами.

Ты чего зубами стучишь? — тут же любопытствует Алекс заботливым голосом. — Курить что ли вышла? Простудишься.

Я нне ккуррю, — стучу я в ответ зубами-кастаньетами. — Я с Юллианном рразрругалась…

И что? — недоумевает тот.

И сттою на улице в оддиночестве — он мменя ббросил.

Бросил одну на улице? — уточняет Алекс на всякий случай.

Дда, я его ппуншем облила.

Против всякого обыкновения Алекс не начинает сразу же подшучивать надо мной, выведывая подробности данного события, только секунду молчит, словно обдумывая что-то, а потом интересуется:

Ты такси вызвала?

Нне успела.

Так, подожди, кто-то звонит по другой линии, — кидает он мне отрывисто и отключается. — Проходит несколько томительных минут, прежде чем я снова слышу его голос: — Я вызвал тебе такси. Жди. И обещай не замерзнуть насмерть, хорошо?

Оббещаю, — отбиваю я зубами, словно азбукой Морзе, и убираю телефон в карман пальто.

Мне кажется или с каждой минутой ожидания мороз только усиливается… Мне так холодно, что ни заботливые виоланчелистки с бумажными салфетками, ни сердитые парни с голубыми глазами — ничто, даже окружающий меня холод, престают для меня существовать. Мне вдруг делается так хорошо и спокойно… Благодать.

Шарлотта, — окликает меня голос от дороги, и я распахиваю глаза. Уснула я что ли?

Я зддесь, — пытаюсь встать на свои неожиданно одеревеневшие ноги, но те не слушаются и заплетаются, словно ноги новорожденного жеребенка, я взмахиваю руками, понимая, что заваливаюсь куда-то в бок… Лечу, почти готовая вот-вот встретить с матушкой-землей, но мой полет прерывают две крепкие руки. И я точно знаю, кому они принадлежат!

Сппасибо, — вцепляюсь я скрюченными пальцами в пальто своего спасителя. — Кажется, я туфлю потеряла…

Она здесь, — отзывается тот, поднимая с земли мой несостоявшийся атрибут для сказки про Золушку. — Пойдем уже. — И он волочет меня к своему серому «лексусу».

А ггде ттакси? — спрашиваю я на ходу. — Алекс, оббещал мне ттакси.

Я твое такси, Шарлотта, — отвечает мне Адриан Зельцер, буквально запихивая меня в салон своего автомобиля. — Я был здесь неподалеку, и Алекс попросил меня забрать тебя…

Ясно. — Салон автомобиля встречает меня благодатным, прогретым печкой теплом, от которого я впадаю практически в ступор и потому не противлюсь, когда Адриан укутывает мне ноги своим сброшенным с плеч пальто, еще хранящим его обжигающее тепло.