Когда она закончила пересказ истории, мы начали разбираться в ее смысле.

– Что находится наверху в доме? – спросил я.

Она смутилась: «Моя спальня». Однако, прежде чем я успел вставить слово, добавила:

– Но я знаю, что вы никогда ничего такого не сделали бы. Это только сон. Я знаю, что вы не испытываете ко мне никакого личного интереса.

По ее тону, а также содержанию сна, я мог определить, что личный интерес означал сексуальный интерес. В лечении наступил ключевой момент. Я мог видеть, что Мэри ждала моего ответа; ее глаза прямо-таки умоляли, чтобы я заверил ее, что ее тело меня не привлекало. И все же она сидела здесь, одетая более провокационно, чем любой клиент, которого я мог припомнить!

Это был один из тех ключевых для изменения моментов.

Я подался вперед из кресла и глубоко заглянул ей в глаза. Я почти касался Мэри. Медленно и доброжелательно, – чтобы не активировать ее защитные реакции, – сказал:

– Вы неправы. Я интересуюсь вами самым личным образом. И, судя по вашей одежде, вы, кажется, тоже испытываете ко мне интерес.

Что тут началось! Мэри беззвучно затряслась. Я не сразу мог понять, что это – гнев, возбуждение, плач или припадок.

Настоящая работа только начиналась…

Одна из первых идей, которым я учу слушателей своего курса психиатрии, заключается в том, что цель психотерапии – «успокоить потрясенных и сотрясти спокойных». Фраза эта хорошо запоминается, потому что отражает важную реальность. Некоторые люди приходят на прием, испытывая потребность в поддержке. Они пережили травму; они охвачены волнением, депрессией или возмущением и хотят избавиться от своей боли. Другие приходят на консультацию, оказавшись в западне. Замкнувшись на моделях поведения, ведущих к самоуничтожению, они слишком привыкают к своему образу жизни. Они боятся перемен. Боятся неизвестности.

– Я знаю, что отношения не сложились, – говорят мне многие, – но всё лучше, чем одиночество.

Когда автомобиль застревает в канаве, его иногда нужно как следует подтолкнуть, чтобы выбраться на дорогу. Люди в этом смысле не очень отличаются от автомобилей.

Стандартный терапевтический маневр с Мэри должен был заключаться в том, чтобы успокоить ее, установить надлежащие терапевтические границы и продолжить исследовать значение сна. В рамках безопасных профессиональных отношений она почувствовала бы себя достаточно надежно, чтобы разобраться в смысле своего сна.

Изучение сна, однако, очень сильно отличается от его повторного переживания. Мэри совершенно ясно дала понять, что не хочет даже приближаться к кошмару. Она изо всех сил пыталась убедить меня, что он не стоит внимания. Ее дискомфорт, однако, говорил мне о прямо противоположном. Временно размыв границы своим заявлением о «личном» интересе к ней, я разрушил зону комфорта – для нас обоих. Я поставил на то, что мое первоначальное впечатление было верным и что она достаточно сильна, чтобы противостоять нарушению комфорта. Но, глядя на то, как она трясется передо мной, я уже не был настолько уверен в своем предположении.

Рыдающая Мэри повернулась ко мне. Она была очень расстроена, но теперь смотрела мне прямо в глаза. Мой мягкий тон лучше слов убедил ее, что я не представляю угрозы, и Мэри заговорила свободно. Ее слова хлынули наружу. Она объяснила, что, когда была маленькой, ее отец редко бывал дома. Он много путешествовал и развелся с ее матерью, когда Мэри была еще совсем крошкой. О ней заботился дед по материнской линии, а мать много работала, чтобы удержать семью на плаву. Хотя дед был добр к ней, но он пил. А когда пил, его настроение менялось самым решительным образом. Он начинал ругать Мэри и ее мать, напоминая им обо всем, что он для них сделал, и жалуясь, что никто в семье его не ценит. Хуже того, когда Мэри было семь лет, он начал приставать к ней, когда бывал пьян, и несколько раз стаскивал с нее трусики. Это продолжалось до ее половой зрелости. Тогда девочке удалось перебраться жить к отцу.

Мэри пристально на меня посмотрела. В ее глазах стояли слезы.

– Мне кажется, что это была моя вина, – объяснила она. – Я сама позволяла деду. Я никогда никому об этом не говорила.

Теперь я заговорил очень тихо. Смиренно признался Мэри, что должен извиниться перед ней:

– Я очень виноват.

Она посмотрела на меня вопросительно, и я объяснил, в чем мое раскаяние: попросив показать конверт, который она так тщательно оберегала, я перешел ее личную границу. Строго говоря, конверт и ее сочинения не имели отношения к нашей встрече. Я проявил к ней личный интерес. С одной стороны, она была рада, что мне понравились ее сочинения. С другой, однако, восприняла мой интерес как еще одно нарушение ее границы со стороны мужчины. Ее сон прекрасно проиллюстрировал ее опасения, что я могу оказаться таким же, как ее дед. И решение прийти на прием в соблазнительном виде означало, что она ожидала привлечь мое внимание так же, как делала это в прошлом.

Я объяснил Мэри свое поведение:

– У меня действительно есть к вам личный интерес. Но это не сексуальный интерес. Я слишком беспокоюсь о вас, чтобы попытаться повторить ваше прошлое.

Сквозь слезы на лице Мэри вновь проступила улыбка.

Я про себя вздохнул с облегчением.

Наши последующие сеансы заполнили оставшиеся белые пятна. Каждое знакомство Мэри с молодыми людьми повторяло воспоминания ее детства. В этих отношениях она очень рано становилась сексуально вовлеченной и начинала мечтать о совместном будущем. Отчаянно добиваясь взаимности, делала все что угодно, лишь бы понравиться мужчине. Когда он не отвечал взаимностью, чувствовала себя одинокой и преданной. Ей казалось, что ее просто используют. Символически она снова раз за разом попадала к своему деду.

Если кажется, что все это звучит немного по-фрейдистски, ну, в общем, так оно и есть. Одним из величайших открытий Фрейда стала концепция, которую он назвал «вынужденным повторением». Незадолго до Фрейда философ Фридрих Ницше назвал это же явление «вечным повторением» и сделал его центром своего мировоззрения. В принципе, вынужденное повторение означает, что эволюция не является неизбежной. На различных этапах своей жизни люди по-разному повторяют одни и те же модели поведения. Фрейд ясно видел, что нерешенные конфликты приводят к потере свободы воли у людей, обреченных на бесконечное переживание прошлого. Цель его терапии, названной психоанализом, состояла в том, чтобы возвращать свободу воли. Фрейд полагал, что если бы люди могли узнать о повторяемых ими на подсознательном уровне моделях поведения, то эти модели потеряли бы над ними власть.

Трудно оценить степень, до которой значительная часть человеческой жизни проходит по сценарию, ведь люди, не ведая того, повторяют стереотипные мысли и действия. Многие из этих поведенческих моделей уходят корнями в прошлое – к нерешенным конфликтам. Разговор об этих моделях ничего не дает. Говоря словами Джона Каттинга, уму № 1 очень трудно проникнуть в ум № 2. Только сильный эмоциональный опыт, а именно развитие отношений с мужчиной, который думал бы о ней больше, чем о ее теле, мог вытеснить Мэри из старых поведенческих моделей. Сильные эмоциональные события создают кардинальные сдвиги, позволяющие людям изменять свои рутинные реакции.