– Ты – тосковать?

– А что такого? – даже приобиделась она.

– Да вообще-то ничего. Просто трудно представить, что ты можешь предаваться тоске.

– Интересное у тебя обо мне сложилось мнение, – сердито сказала Нелька. – Тосковать я не могу, учиться не способна… Одно слово, мимолетное виденье!

– Нель, не обижайся, – попросил он. – Можешь ты тосковать, можешь, я же сам видел, забыл просто. И никакое у меня о тебе мнение не сложилось. Это не мнение, а… В общем, неважно! Если ты согрелась, то можем прогуляться. Можем даже на лыжах. Места здесь красивые.

– А я знаю, – кивнула Нелька. – Я здесь рядом когда-то жила, в Тавельцеве. Отсюда километров пять. Мы с Таней жили, с сестрой. Как только я родилась, мы из Москвы в Тавельцево и уехали. То есть сначала и мама с нами жила, но потом она умерла. А потом у нас тавельцевский дом отобрали.

– Почему?

Взгляд у Дани стал внимательный. Все искры и отблески, которые играли в нем, мгновенно друг друга сменяя, теперь утонули в темноте его глаз и превратились в одно только внимание.

– Потому что это был папин дом, – объяснила Нелька. – А папа на фронте без вести пропал, притом в Германии, в самом конце войны. И к тому же он был эмигрант – перед войной из Франции в Москву вернулся. Ну и поэтому…

– Понятно, – поспешно произнес Даня. – Что поэтому, можешь не объяснять.

Нелька догадалась, почему он так сказал.

– Ты не думай, – покачала головой она. – Мне про это совсем не трудно вспоминать. Папу я вообще не видела, да и маму тоже почти не помню. И по Тавельцеву только Таня тоскует, у нее с тем домом воспоминания всякие связаны. А я его только смутно припоминаю. Хотя там хорошо было, конечно. Сирень цвела… И жасмин.

– Можем туда на лыжах пойти, – сказал Даня. – Сирень с жасмином, конечно, не увидим, но все-таки на дом свой посмотришь.

– Он давно уже не мой. И вообще, неизвестно еще, что лучше, увидеть его или не увидеть. – И, встретив Данин недоуменный взгляд, Нелька пояснила: – Ну, если просто сделать, что хочется, то это же не очень интересно. А когда чего-нибудь хочешь, но это невозможно, то получается… Тогда интереснее получается!

– Увидеть дом, который находится от тебя в пяти километрах, это возможно. И нечего вокруг этого глупости громоздить, – сказал Даня. Его голос почему-то прозвучал жестко. – С сердцем не играют, – добавил он.

Что значат эти последние слова, Нелька не поняла. Ей представилась странная игра вроде волейбола, и сердце вместо мяча… Вот это уж точно глупости какие-то!

Но пройти пять километров на лыжах – это показалось ей заманчивым. То есть не пять, а десять, надо же еще обратно вернуться. Да какая разница! Даже то, что она самым приблизительным образом представляет, как ходить на лыжах, не выглядело существенным препятствием.

Две пары лыж нашлись в сенях; Даня вынес их на улицу. Пока он натирал их лыжной мазью, Нелька, стоя рядом, с удовольствием втягивала носом воздух: мазь пахла хвойной смолой.

– Ботинки тебе великоваты будут, – сказал он. – Придется газет натолкать.

Ботинки-то Нелька надела и зашнуровала, а вот лыжные крепления… Она вставила в них ботинки и пыталась понять, как защелкиваются эти гнутые железки, но что-то никак сообразить не могла.

– Так ты на лыжах никогда не ходила! – заметив ее манипуляции с креплениями, догадался Даня. – Нет, тогда в Тавельцево не пойдем. Если не умеешь, то пять километров – это для первого раза слишком далеко.

– Почему это не пойдем? – Нелька так рассердилась, что чуть ногой не топнула, да побоялась, что ботинок свалится. – Мало ли чего я не умею! Научусь. Ты же научился. Сам говорил, кто ты был бы, если б за двадцать восемь лет печку не научился растапливать. А мне восемнадцать уже! Пойдем, Дань, а? – поняв по его взгляду, да и по всему его виду, что возмущаться бесполезно, жалобно попросила она.

– Ладно, – сказал он. – Хочешь рискнуть – рискнем.

Хочет ли рискнуть он сам, отправляясь в поход с такой спутницей, Даня не уточнил. Он присел перед Нелькой и защелкнул крепления на ее лыжах.

– Широка страна моя родная. Много в ней лесов, полей и рек, – заметил Даня.

Лесов между Чудцевом и Тавельцевом как раз не было. А вот поля тянулись просто бесконечные. Или это были луга? Но что бы это ни было, а преодоление бескрайней снежной целины, даже притом что Даня прокладывал лыжню, вымотало Нельку так, что перед глазами у нее плясали блестящие мушки. Она изо всех сил старалась, чтобы Даня не заметил, как сильно она устала.

Но он заметил, конечно.

– Садись, Нель, – сказал он.

– Куда?

Нельке показалось, что вместо вопроса из ее рта вырвался какой-то жалобный писк.

– На ветки. Их хоть и мало, но пять минут отдохнуть – хватит.

Говоря это, Даня ломал голые ветки кустов, росших у маленькой заледеневшей речки, к которой они как раз подошли.

– Может, не надо? – спросила Нелька. – Мы, может, скоро уже дойдем?

– Мы уже почти дошли, – сказал он. – Вон твое Тавельцево, за рекой. Но отдохнуть тебе все-таки надо прямо сейчас. Пройдешь еще немного, и поздно будет. А доставка на историческую родину твоего трупа не входит в мои планы.

Нелька поневоле хихикнула – очень уж смешно он это сказал – и, отстегнув лыжи, с удовольствием уселась на ветки. Даня стоял перед нею, опираясь на лыжные палки. По его виду не было похоже, чтобы он хоть капельку устал.

«Представляю, что он обо мне думает, – потихоньку вздохнула Нелька. – Сто раз уже, наверное, пожалел, что со мной связался».

Впрочем, догадаться, что думает Даня, было невозможно; это она уже поняла. А вслух он не говорил ничего. Ну да, правда, и молчать с ним было так же легко, как разговаривать.

Они молчали над замерзшей рекой. С другого берега спускались к самому льду кусты. В кустах угадывалась дорожка – сейчас, зимой, и не дорожка даже, а лишь просвет между ветками.

– Дань… – вдруг сообразила Нелька. – Так это же наш сад! То есть не наш, а… В общем, тот самый сад! Он большой и прямо к реке спускается. Ну точно, это он! А в саду дом стоит. – Она вскочила с веток, даже на цыпочки привстала, даже подпрыгнула. И завопила: – Есть дом, есть!

Нелька и сама не понимала, чему уж так сильно обрадовалась. Она в самом деле забыла тавельцевский дом почти напрочь. Столько всего интересного происходило в ее жизни, и что ей было вспоминать какие-то деревья и кусты, какой-то старый дом, пусть и не по-деревенски просторный, и полный таинственных звуков – именно таким его сохранила цепкая Нелькина память…

– Его шифером перекрыли, – вглядываясь в смутные очертания дома, проговорила она. – А была такая красивая крыша! Много-много тоненьких дощечек, я забыла, как они называются.