что не могла течь по своему прежнему руслу, но разлилась по зеленеющим лугам и плодородным полям и все затопила своей водой[458]. Хотя это и кажется маловероятным и далеким от истины, однако все это в действительности так и было, как я узнал в России от людей, достойных доверия, то есть от тех, которые до сих пор живут в Новгороде под властью Московита[459]. Иначе я, что называется, не стал бы писать об этом.

Пока мы оставались там, наши приставы изо дня в день преследовали нас с величайшей ненавистью, о чем здесь не стоит умалчивать, но, напротив, стоит упомянуть, чтобы образованные [люди] поняли, с какой жестокостью эти варвары относятся к германцам[460], над которыми имеют какую-либо власть. После того как в течение целых 14 дней нас удерживали в Новгороде под стражей, [приставы] пришли к нам [и] сообщили, что в этот день из Москвы прибыл гонец. Он по приказу великого князя объявил, что и нам, и слугам нашим разрешается ходить куда угодно и совершать торговые операции, если [в этом] будет нужда, что доставило нам удовольствие и радость, ведь мы испытывали величайшее желание подвигаться и в быстром движении размять наши тела, до того времени пребывавшие в домах. Поэтому на следующий день через нашего переводчика мы попросили[461], чтобы нам не отказали снарядить лодки, на которых бы мы переправились через реку, протекающую по городу, и чтобы нам разрешили, если вдруг это возможно, поохотиться с помощью силков на птиц[462], в чем нам было тотчас отказано[463].

И не только в этом случае они показали себя недоброжелательными людьми; но и на следующий день, когда мы пытались восстановить свои силы, гуляя в равнинной местности по соседству с нашим жильем, они сразу же последовали за нами, упрекнули нас и запретили впредь делать это, говоря, что царь дозволил, чтобы мы покупали то, что нам нужно, [но только] нашим слугам разрешено выходить [из дома], а [отнюдь] не нам[464].

Мы дали им такой ответ: “Мы посланы его светлейшим королевским величеством к великому князю московскому ради выполнения дела, нам порученного, и сделано это по просьбе [великого] князя, который не один раз в [своих] письмах просил направить к нему послов[465], и мы прибыли не [для того], чтобы производить какие-то торговые операции. По этой причине нам кажется странным, что то, что дозволено нашим слугам, запрещено нам; мы совсем не привыкли постоянно сидеть в домах, но более привыкли заниматься какими-нибудь делами, идущими на пользу здоровью[466]; мы не хотим ничего более, как только [иметь] возможность посетить Московита, если же это невозможно, то мы полагаем, что нам нельзя запретить иногда выходить из дома, и не считаем, что находимся в плену. Но если дело пойдет противно всяким ожиданиям и данной клятве (ведь нас защищала надежная посольская неприкосновенность), мы хотели бы, чтобы нас об этом ставили в известность”. [При этом] мы прибавили, что царский посол, недавно приезжавший к нашему королю[467], под стражей у нас не содержался, как мы здесь, ему не причинили ни малейшего зла, но он был прекрасно принят, его возили в экипаже, куда он хотел, приглашали на пиры и там любезно принимали и угощали; так что достойно удивления, что [русские] не стараются хоть чем-нибудь отплатить за это благосклонное отношение.

На это [нам] ответили (не обратив ни малейшего внимания на то, что было сказано), что мы сейчас находимся у них и нам следует подчиняться их указаниям и вести себя так, как они предписывают, ибо в каждой стране свои обычаи, которым каждый человек должен следовать; [и] они не сомневаются, что нам совершенно ясно, что всякая струйка должна следовать течению вод, [тому,] куда они текут.

Услыхав это и подобное [этому], мы прониклись столь большим отвращением к их поведению, что невозможно этого даже сказать, не то что написать. Кроме того, мы видели, что нас столь долгое время удерживают там (ведь с нами обращались, как с пленниками), надеялись, [что нам дадут] позволение отправить к императору гонца и просить доступа к его величеству, они же не захотели этого разрешить, отговариваясь [тем], что ему очень хорошо известно о нашем прибытии, [и] он по своей воле может нас удерживать или отпустить, и утверждали, что все во власти Господа и самого [царя][468]. Получив такой ответ, мы перестали докучать им и стали вести жизнь уединенную, смешанную со скорбью. Ведь пока мы там находились, нас не посещал никто, кроме дряхлых двух бояр, которые сначала изображали величайшую важность, но, поскольку они были людьми необразованными, и нельзя не сказать о том, каким образом они вели себя у нас, чтобы образованные люди узнали, сколь велико их варварство и сколь грубы и неотесанны эти подмастерья и ослы.

19-го июля к вечеру они появились у нас перед обедом и направились к нашему столу. После того как они как следует наелись и выпили по своему обычаю много меда, к столу был подан сыр. Увидев и отведав его, они попросили дать [его] им, что мы позволили. Они сразу же отдали его слугам, чтобы [те его] берегли. После этого был подан десерт, сахар, гранаты, финики, фиги, [кушанья], пряность, имбирь и прочее того же рода, все привезенное из Дании. Они съели из этого сколько могли, а то, что осталось в мисках, взяли и спрятали себе в кушаки; суп же они ели, вызывая у нас отвращение, слизывая его с пальцев, так что нас чуть не рвало, как мальчишки или нищие, принимающие пищу у порога. Хотя у них в изобилии было для насыщения пива и меда, тем не менее они не довольствовались напитками подобного рода, но пожелали получить от нас наши напитки, рейнское вино или вино другого рода, что и было сделано, им были поданы красное вино “алекант”[469]. Отведав его, они выпили друг за друга “с поцелуем”, то есть, подняв бокалы, они поцеловались[470].

Но не только они демонстрировали эту грубость нравов, ежедневно мы видали ее и у других. К нам всякий день приходили гудошники[471], разыгрывали комедии на свой лад, часто среди представления они обнажали зады и показывали всем срамные места тела, вставали на колени и поднимали зад кверху, отбросив всякий стыд и робость. То же самое иногда делали и женщины. Однажды, находясь на площадке перед нашим