Катя решила подождать и присела на стул. И тут ей на глаза попался лежащий в углу альбом. Старый фотоальбом, с потёртой обложкой, словно спрятанный от чужих глаз в тенистом уголке. Она колебалась недолго.

Ведь он лежит на виду, пусть и не на самом. А значит – не спрятан.

Детская отговорка, но любопытство просто обжигало.

Катя аккуратно подцепила пальцем альбом, оказавшийся неожиданно массивным, и подтянула к себе. Открыла.

Альбом начинался фотографией мальчишки, взгляд которого выражал какую-то надежду, возможно – на волшебство, которое должно закончиться чудесно вылетающей из объектива птичкой. Чёрно-белая фотография вся выцвела от времени, покрывшись патиной и мелкими царапинками, но Катя всё равно узнала в этом мальчишке хозяина каморки. Характерные глаза, подбородок… И тепло, идущее прямо от фотографии, словно фотограф сумел запечатлеть не только внешний облик, но и внутренний.

Лист за листом – мальчишка подрастал, обзаводился компанией. На некоторых фотографиях рядом с ним стояли и родители, сходство поражало. Но таких фотографий было мало, а вот – родители исчезли, и уже подросток представал в разной обстановке и окружении. С озорной улыбкой, в широких штанах и сморщенных сапогах, с раскиданными во все стороны патлами непокорных волос – в окружении точно таких же парней. Что-то общее наблюдалось в них. Непокорность? Жажда жизни? Катя смотрела на фотографии и ощущала бьющуюся в них энергию. Да, фотограф сумел запечатлеть невидимое.

А потом компания тоже пропала – на страничках появился уже юноша в форме. Молодость закончилась, армия – естественный этап в жизни мальчишек ушедшей эпохи. Но задор в глазах никуда не делся, он всё так же плескался там. Пусть патлы сменились короткой аккуратной прической – внутри боец оставался всё тем же пацаном.

Катя задумалась – может быть, поэтому поколение отцов смогло достичь многого? Из-за того, что в каждом из них оставался вот такой пацан-забияка, живущий согласно понятиям, пусть и в навязанных рамках, но всё же – неся своё Я.

Она перевернула лист, и поразилась – тот же солдатик на фотографии, уже с усиками и бравым чубом. Но что-то изменилось в нём, глаза подёрнулись дымкой пережитого. Что так изменило его? – Катя отложила вопрос на будущее, возможно, здесь есть ответ на то, что же хотел искупить Павел, если, конечно же, он хотел именно этого.

И сразу после армейских пошли фотографии, сделанные где-то в одном месте. И это, скорее всего, был детдом.

Какое-то большое помещение, Катя решила, что это актовый зал, подобный тому, что есть в каждой школе. И шеренга детей, мальчишек и девчонок. Ровная вереница, подпёртая с боков и сзади фигурами взрослых. Хозяин альбома стоял обычно справа, одетый в серый костюм, а то и просто в рабочий халат.

Катя рассматривала фотографии очень внимательно, надеясь увидеть в них знакомое лицо. Но пока не увидела, возможно, нужная страница ещё впереди. Но зато рассмотрела всех взрослых. Их объединяло что-то, похожее на семейное тепло. Катя не чувствовала в них грязи и зла. И размышляла – что же могло случиться в таком коллективе? Как из такой семьи смог появиться злобный выкормыш, сеящий сладкую смерть.

Она перелистнула страницу, и увидела его. Уверенность возникла спонтанно, будто она не раз видела это широколобое лицо, со спокойными уверенными глазами, в которых горело холодное пламя уверенности, что он – вожак. От фигуры в центре шеренги веяло такой силой, что Катя сморгнула.

Самое смешное, что она, несмотря на все свои, выходящие за рамки обычных, возможности ребёнка-индиго всегда скептически относилась к утверждениям об экстрасенсах, «читающих» фотографии. Пусть в телевизоре и транслировали передачи о невероятном, с очень серьёзным сопровождением – там показывали и не такое. И вдруг – вот оно, она оказалась лицом к лицу с этим явлением. И разглядывала того, кто оказался объектом её внимания. И, возможно, чьим объектом внимания являлась теперь она сама.

Она погладила фотографии, втайне ожидая чего-то ещё более неожиданного, вроде укола или тепла, но фотография оставалась лишь листком плотной бумаги с фотоэмульсией.

Катя разглядела каждого в группе Кайзера, но знакомых лиц Валета и Грая среди них не увидела. Потом вспомнила, что Валет – малыш относительно других, и перелистнула лист. Там находилась ещё одна фотография группы Кайзера. Уже повзрослевшие – не подростки, а юноши и девушки. И что-то в этой фотографии было не так, Катя не смогла сразу понять – что именно.

А потом отвернула лист назад, и стала разглядывать обе фотографии, пытаясь найти различий или нюансы того, что и цепляло глаз. И поняла.

Различался состав группы, как ученической, так и преподавательской. Фигуру пожилой женщины в центре взрослых заменила худощавая особа с неприятным лицом. И от неё тянуло чем-то противным, Катя невольно поморщилась, буквально осязая неприятное чувство. Чихнула – вроде бы полегчало.

На второй фотке различие состояло в том, что в группе учеников прибавилась девушка. Катя хотела разглядеть неясный образ, но тут дверь отворилась, и вошёл хозяин.

– Павел Павлович… – Катя вскочила, машинально отодвигая альбом, как ребёнок прячет свои проказы, задвигая подальше от глаз результаты баловства. Но Палыч лишь мазнул взглядом по хранилищу своей памяти, и вопросительно перевёл глаза на гостью.

– Здравствуйте. Я стучалась, а вас не было. А дверь оказалась не закрыта… Ну я и зашла. Вот.

Палыч улыбнулся, и лицо его сразу помолодело, скинув добрый десяток, а то и более, лет.

– Да ты не оправдывайся, Кать. Здравствуй, кстати. Прости, что не поздоровался. Вижу, ты не скучала…

Он улыбнулся с иронией, не осуждая, а поддевая, словно уличая в мелкой, не достойной взрослого человека, проделке. Катя покраснела, и он рассмеялся довольно.

– Ай, устыдил. Не красней, шучу я. Что теперь, посмотрела и ладно. Всё равно там ничего такого нет, иначе лежать бумажкам этим где-нито в чемодане, да поглубже. Не ругаюсь я, так, шучу просто.

Он прошёл к стулу, стоящему в дальнем углу и уселся, попутно щёлкнув кнопку чайника, и тот деловито зашумел всеми своими киловаттами. Осознав, что Катя так и стоит, хозяин привскочил, усаживая её на стул.

– Ты чего это, как чужая прямо? Сказал же, шучу, значит – будь, как дома. Вот. А ну, усаживайся.

Катя послушно плюхнулась на жалобно скрипнувший стул, пряча улыбку. Пал Палыч смущал шутками, не давая расслабиться ни на миг, но и подзадоривая при этом, отгоняя негатив совершенно напрочь.

– Вот и хорошо, чай будешь?

Кате ничего не оставалось, как только кивнуть – хозяин обволакивал домашней суетливостью, такой знакомой по собственному дому. Но существовала одна тонкость – она всё-таки была здесь гостьей, причём, очень дорогой.

А потом каморку заполнил запах свежезаваренного чая – Пал Палыч заваривал его прямо в чашке, заливая небольшую шепотку крутым кипятком из ещё бурлящего чайника. Потом он выдвинул ящик стола, пошуршал там, и вынул коробку рафинада.