Сама церемония началась около десятого часа, а кончиласьоколо полудня. Ехали сперва три маршала в ряд, а за ними шли гренадеры отгвардии, с перьями. В девять рядов, окало ста человек, шли разные придворныеслужители преставившейся великой княжны, попарно, а замыкали шествие снова двамаршала. Следовали в процессии также певчие, не прекращая пения, диаконы, которыхбыло несколько сот, попы, которых было около четырехсот, архимандриты,архиереи. Три знатные персоны несли кавалерию Св. Екатерины [16], другие же три— императорскую корону на золотой подушке, а потом везено было тело подзолотым, шитым со многими кутасами балдахином, везенным восемью лошадьми,обшитыми в черные аксамитовые капы, с приложенными в челах и бокахимператорскими гербами; а близ всякого коня по одному человеку из знатных шло,также и около балдахина, придерживая с кутасами шторы. Балдахин снизу был укрытпосеребренным муаром, а поверх покрывала стоял серебряный гроб с телом.

Когда балдахин поравнялся с Богоявленским монастырем, то изнего вышел император и пошел за гробом. Под руки его величество вели баронОстерман и князь Алексей Григорьевич Долгорукий; за государем шла принцессаЕлизавета, лицо которой было закрыто черным флером [17] с долгим шлейфом. Подруки эту великую княжну, которую теперь называют цесаревной, то есть наследнойпринцессой, вели Иван Гаврилович Головкин да князь Черкасский, потом шли дамы,двадцать одна пара, также в траур убранные и завешанные черными флерами сдолжайшими шлейфами; заключали все шествие три маршала и рота гренадеровСеменовского полка. Полки стояли от слободы до Кремля и в Кремле от монастырядевичьего Вознесенского, и когда туда принесено было тело, то все дали бегучийогонь трижды; во время же хода с пушек били поминутно.

Погребли великую княжну Наталью Алексеевну в Стародевичьеммонастыре, в старой соборной церкви, рядом с могилами Софьи Витовтовны, МарииТверской и Софьи Палеолог.

Здесь также погребались прежде почти все великие княжны,царицы и дочери русских царей.

Так завершилась печальная церемония. Вы, вашепреосвященство, должны были обратить внимание, что императора на погребениисестры под руку вел не кто иной, как князь Алексей Долгорукий. В этом яусматриваю символ того места, какое занимает ныне при государе не только всяфамилия Долгоруких, но и лично этот человек.

Что происходит, спросите вы? В государственных делах посравнению с прошедшим донесением мало что изменилось. Верховный совет несобирается, великий канцлер Головкин страдает подагрой, Остерман в отчаянии иоттого болеет; князь Алексей Долгорукий постоянно с царем, а князь ВасилийДолгорукий, на коего мы делаем ставку, сами знаете какую, занимается толькоинтригами внутри своего семейства. Он находит удовольствие видеть дела в дурномположении.

Впрочем, есть немало людей, которые говорят царю, что народропщет на дурное поведение Долгоруких, на то, что они дают государю дурноенаправление и пр. Нужно опасаться, что его величество, одаренный довольнорешительным характером, может принять какую-нибудь решительную меру, котораяпроизведет совершенное изменение в здешнем правительстве.

При такой неурядице здесь может случиться все, может дажеслучиться что-нибудь и вредное достоинству короля, моего государя, потому чтоэтот народ, раз выведенный из себя, не пощадит никого; злоба против иностранцеввсеобщая; народ не замедлит напасть на наши дома, и мы рискуем не толькопострадать, но и погибнуть. Я готов пожертвовать собой по воле моего государя,но я считаю своим долгом довести об этом до сведения его величества длянадлежащего с его стороны решения, считая нужным прибавить к этому, что яделаюсь совершенно ненужным в России, где достаточно иметь одного резидента илисекретаря, на которого можно возложить небольшое число дел, какие могутвстречаться здесь, судя по состоянию этого двора. Однако меня весьма обрадовалаполученная от вас весть о том, что дон Хорхе Сан-Педро Монтойя готов выехать вМоскву для несения службы при нашем посольстве в качестве нового посольскогосекретаря. Не припомню, чтобы я был знаком с этим молодым человеком, однакопребываю в надежде, что описанные вами достоинства его будут вполнесоответствовать действительности и он сможет справиться с порученными емуделами".

Собирались недолго. И все Долгорукие, и прислуга былипривычны к частым переездам из Москвы в Горенки и обратно, могли собратьсявмиг, узлы и сундуки частенько стояли неразобранными, чтобы можно было сразуподхватиться — и в путь. Вот как в этот раз. Конечно, дочери начинали суетитьсяиз-за нарядов, дескать, вот без этого нового роброна я в путь ни за что нетронусь, однако у Алексея Григорьевича на сие был всегда разговор короткий иубедительный: заушина, оплеушина, подзатыльник или пинок. Впрочем, нынче он былкак никогда долготерпелив, и Екатерина всецело отнесла это на счет новойродственницы. Он даже позволил дочери с Дашей выехать не вместе со всемгосударевым поездом, а отдельно, попозже, — не прежде, чем будут самымтщательным образом уложены все сундуки с девичьими нарядами.

Поскольку Даша была, что называется, голая и босая, пришлосьподобрать для нее вещи из сундуков сестер Долгоруких. Сундуки те были, какговорится, бездонные! Однако Елена так не считала. Ее наряды гораздо большеподошли Даше, чем Екатеринины, которая была и ростом пониже, и станом потоньше,а поскольку Алексей Григорьевич решил, что жена и младшая дочь на сей раз непоедут в столицу, то добра в Елениных сундуках изрядно поубавилось. Собственно,Екатерина дала новой родственнице лишь серый пуховый платок, тонкий, чтопаутинка, но очень теплый, да пару рубах — предпочитая носить шитые зарубежнымибелошвейками, рубахи домашнего шитья она не любила. Так же как и серый платок —цвет этот ей был не к лицу, ничего серого она не носила. А Даше он оченьпонравился. Да и рубахи она нашла очень красивыми, особенно одну, кайма накоторой была вывязана тончайшим кружевом с петушками и крестиками. Даша еенемедленно надела. Точно такой же рисунок был на подзоре ее девичьей кровати вродимом доме. И вязала тот подзор матушка родимая...