Даша изо всех сил сдерживала рыдания. У нее еще горели глазаот слез после прощания с Волчком, после того, как долго диктовала писцупослание к брату Петру, объясняя все, что с ней приключилось, как бы вновьпереживая страшные события. Но, по свойству всякой молодой натуры, она не могладолго думать о печальном, невольно пыталась приспособиться к новому поворотужизни, как бы понимая: теперь она живет среди Долгоруких, а, по пословице, покакой реке плыть, ту и воду пить! Ежели грубее и прямее: попала собака в колесо— хоть пищи, да беги. Или еще точнее: с волками жить — по-волчьи выть... Ей нехотелось огорчать Елену, не хотелось заводить врагов среди родни, неловко былоуже то, что она вынуждена бегать в сарафане, взятом взаймы, так еще и платьями,и сорочками, и корсетами, и обувью разодалживаться! Конечно, все это былокрасоты необыкновенной, Даша и вообразить раньше не могла, что можно этак вот одеваться,и все же...

«Ну, делать нечего, — решила она наконец. — Всамом деле, не могу я из воли государевой выйти. Если я хочу узнать, какздоровье Алекса, мне придется, может быть, даже в доме самого испанскогопосланника побывать. Вот там-то уж точно в сарафане не появишься! Потерплю, таки быть. Похожу в этих нарядах. Это ведь недолго. Может, государь смилуется,отпустит меня домой! Мне бы только Алекса увидать — хоть один разочек».

Однако перед тем как сесть в карету, государь подошелпроститься с княгиней Прасковьей Юрьевной — и вдруг бросил взгляд на Дашу,стоявшую чуть поодаль.

— Послезавтра же, Дарья Васильевна, — сказал своимломким голосом, который звучал то уверенным гулким баском, то противнымдискантом, — желал бы увидеть вас на куртаге (приемный день во дворце).Приглашу и де Лириа, наверное, он захочет услышать ваш рассказ. Да и я сновавас с удовольствием послушаю. — И вдруг, не выдержав принятой роли,выпалил, приблизив свое лицо к Дашиному: — От него и узнаете, как себя вашспутник чувствует. Вы небось навещать его намеревались? Но ездить к мужчине вгости девице не пристало! Понятно вам? Не при-ста-ло!

И, рассеянно чмокнув длинный рукав платья Прасковьи Юрьевны,а не ее пухлую белую кисть, быстро пошел к своей карете.

Даша едва сдержала слезы. Она-то по наивности своейрасслышала в голосе Петра только гнев, однако более искушенные и гораздо лучшезнающие юного государя сестры Долгорукие призадумались. Они сразу поняли, чтоимператор увлечен девушкой, что ревнует ее к красивому курьеру.

Елена злорадно покосилась на сестру. Она до сих порзавидовала, что Петр Алексеевич из них двоих откровенно предпочитал Екатерину,поэтому теперь считала, что зазнайку-сестру справедливо поставили на место. Ееотношение к Даше сразу улучшилось, даже платьев стало не жалко, и онарасцеловала новую родственницу от всей души.

Что же касается Екатерины, она впервые осознала, что ужепривыкла к тщательно внушаемой отцом мысли: обольстить императора, сделатьсягосударыней. Она любила Миллесимо, это правда, но еще сильнее она любила себя исвое тщеславие. Одно дело — бегать на свидания к Альфреду, страдать отбезнадежности их положения, оставаясь при этом в убеждении, что собственнаясудьба зависит только от нее, что стоит ей захотеть — и судьба пылкогомальчишки окажется у нее в руках... так же, как и судьба всего государства. Нокаково почувствует она себя, если Петр предпочтет другую? О, конечно, Миллесимобудет счастлив снова сделать ей предложение... или нет? Что, если он сочтетсебя оскорбленным? Не захочет подбирать отвергнутое императором? Да и самаЕкатерина разве хочет быть отвергнутой? Конечно, Петр ей не нужен. Если быможно было сделаться царицей, а потом овдоветь и получить всю власть, трон имогущество, как получила Екатерина, жена Петра Великого! Какая жалость, что еелюбовник Виллим Монс, из-за которого императрица натворила столько глупостей, ктому времени уже успел расстаться с головой. Небось был бы объявлен признаннымфаворитом, как князь Василий Голицын при правительнице Софье, сестре ПетраПервого, а еще раньше — князь Иван Овчина-Телепнев при Елене Глинской. О, какойизумительный фаворит получился бы из Миллесимо! Изысканный, необычайнокрасивый, умный, образованный, страстный... Наверное, таким же был РобертДадли, граф Лестер, которого страстно любила английская королева Елизавета.Днем Екатерина правила бы страной, а ночами фаворит властвовал бы надимператрицей! И уж, сидя на троне-то, она никогда не надоела бы своемувозлюбленному, как непременно надоедает всякая жена. В самом деле: выйди она замужза Миллесимо, и через несколько лет тот начнет заглядываться на молоденькихкрасоток, начнет изменять — с его-то пылкостью! А императрицам не изменяют...

Екатерина вонзила ногти в ладони. Теперь она знала, чегохочет. Но для исполнения этого желания все-таки надо смириться с требованиямиотца и прибрать Петра к рукам. Но что же делать с этой стриженой девчонкой?Екатерине теперь диким казалось, что еще вчера она смотрела на Дашу как налучшую подругу, особенно когда та, отвела глаза отцу. Сейчас она уставилась нанее с такой неприязнью, что Даша растерялась, смешалась и в карете забилась всамый уголок сиденья, стараясь держаться как можно дальше от рассерженнойкняжны.

Долго ехали молча, хотя, казалось бы, две девушки всегданайдут, о чем поболтать. Тем более что им никто не мешал: это была маленькаядвухместная коляска, изящная и нарядная, как игрушка. Чтобы девушкам ехалосьпросторнее, все сундуки и короба с одеждою погрузили в другой возок. Дажелакей, державший на коленях корзинку с едой, сидел рядом с кучером. Но все этовремя раздраженную Екатерину не оставляло чувство, что ей не хватает воздуха. Всамом деле, сквозь плотно задернутые занавески не проникало ни ветерка. Ипостепенно Екатерина поняла, что ее так бесит. Запах немытого тела!

Она была необычайно чистоплотна: мать со смехом называла еекошкой за пристрастие к мытью и душистой воде, а прислуга сбивалась с ног,беспрестанно вычищая и стирая ее платья и обильно устилая сундуки мешочками сблагоухающими травами, особенно с лавандой, запах которой Екатерина оченьлюбила. Она прослыла гордячкой еще и потому, что всегда воротила нос отнеопрятных, неухоженных людей, и сейчас дух застарелого пота вызывал тошноту.

Она неприязненно косилась на Дашу: «Деревенщина немытая! Астроит из себя, а уж строит! Возомнила, что может со мной тягаться, женихаотбивать, а самой место на кухне за печкою! Да от последней нашей судомойкипосле целого дня работы не будет так разить, как от нее! Диво, что я этогораньше не замечала!»

Она выхватила из-за высокого кружевного манжета крошечныйплаточек, сладко пахнущий лавандою, и брезгливо прижала его к носу, бросая наДашу неприязненные взгляды, даже не обратив внимания, что мысленно уже назвалаимператора женихом...