Через полтора часа сидения в кафетерии терпение израильского полицейского лопнуло, и он вышел пройтись.

Здание Главного отделения брюссельской полиции располагалось на углу двух узеньких живописных улочек, Рю-де-Миди и Рю-Марш-о-Шарбон, в старинной, как показалось Аврааму, части города. Все улицы в этом районе были узкими, ухоженными, и почтенные дома, которые высились по бокам, будто стояли внаклонку, так что их крыши почти соприкасались друг с другом, будто верхушки деревьев, образующих над дорогой арку. Кругом были дорогие бутики, магазины старинной мебели, шоколадные лавки и множество маленьких галерей, выставивших в своих чистейших витринах абстрактные, совершенно невразумительные картины. Будто в Бельгии уже и не помнят, как делают простые рисунки, на которых изображено небо, или дерево, или молодая женщина, раскинувшаяся в картофельном поле. Авраам ошалел, проходя мимо «Гомо эректуса», бара и галереи геев, расположенного прямо напротив Главного отделения брюссельской полиции. И ошалел еще сильней, когда понял, что эта узкая улица ведет его прямо к Гроте-Маркту, единственному месту в Брюсселе, о котором сказано, что он просто обязан его посетить. На интернет-сайтах, которые Авраам просматривал перед отъездом, было сказано, что турист обязан посмотреть эту площадь, однако инспектор так и не понял, за что писатель Виктор Гюго назвал ее самой красивой площадью Европы.

А Элиягу Маалюль все не звонил.

Маалюль, бывший для Авраама гарантом того, что дело не уведут у него из-под носа, пообещал звонить ему каждый божий день и сообщать ему о ежедневной проверке, которую по утрам продолжали проводить в больницах, а также о любой реакции на его телевизионное выступление. В воскресенье утром, перед тем как инспектор отправился в аэропорт, Элиягу сказал:

– Ави, я знаю, отчего ты нервничаешь, но тебе не стоит волноваться. Я здесь, у тебя за спиной.

* * *

Во вторник и в среду Авраам по-прежнему таскался за Жан-Марком без переводчика. С тех пор как вступили в действие законы объединенной Европы и туда хлынули потоки эмигрантов из Восточной Европы и Африки, в Брюсселе понатыкали камер наблюдения. И поэтому в руках полиции оказались снимки Иоганны Гетц, пусть и сделанные под странным углом и зеленоватого оттенка, – как эта женщина пьет пиво в пабе в воскресенье вечером, за несколько часов до того, как была похищена из своей квартиры, и как она по дороге домой покупает в супермаркете коробку с замороженной пиццей, бутылку молока и сигареты. Одна из камер, установленная на улице, где проживала Иоганна, запечатлела ее за считаные секунды до того, как она вошла в дом. Высокая и худая. Волосы белокурые. И пьяной она не выглядела.

«Что все это дает? – думал Авраам. – И так ведь понятно, что она пришла в квартиру!» Конечно, камеры могли заснять человека, который всю дорогу шел за ней следом. Но этого не случилось. Не зафиксировали они и тот момент, когда ее тащили из этой квартиры. Кроме всего прочего, бельгийских сыщиков заводило то, что тело было найдено в одежде, но без обуви, и что один розовый чулок у женщины отсутствовал. Жан-Марк говорил со своим гостем об отсутствующем чулке, как о персонаже из романа Агаты Кристи.

По телевизору рекламировали второй чулок. Может, решили, что убийца взял себе первый в качестве сувенира? «Мы просим общественность сообщить о человеке, у которого в гостиной висит розовый чулок мертвой женщины…» Следователи считали, что тело пролежало на картофельном поле несколько дней. Возможно, чулок с мертвой ноги стянули енот или крыса? Авраам Авраам подумал, что, возможно, это даже хорошо, что на иврите нет такого количества триллеров и что израильские полицейские их не читают.

Тем временем, чтобы успокоить публику, брюссельская полиция поспешила задержать двух подозреваемых: бойфренда Иоганны, который в тот уик-энд, когда она пропала, находился в Антверпене, и хозяина арендуемой ими квартиры, странненького шестидесятидвухлетнего холостяка, проживающего на третьем этаже того же дома. Он был пенсионером, бывшим директором и учителем начальной школы. На снимках этот хозяин выглядел чокнутым, и подобные обстоятельства снова вызвали у Авраама дрожь. Жан-Марк не принимал участия в допросах задержанных, проводимых двумя самыми заслуженными и увешанными орденами следователями центрального управления.

В четверг Каро не явился забрать Авраама из гостиницы: ранним утром он был отозван в другую часть города. В обед бельгиец позвонил, извинился и предложил гостю провести два дня в Брюсселе как туристу. Компенсацией было приглашение на семейный ужин в пятницу к родителям Жан-Марка. Авраам Авраам попытался отмазаться от всего этого, но ужин бельгийский коллега ему не уступил. Его отец и брат – все флики, и беседа с ними по-английски будет своеобразным курсом усовершенствования. А в субботу, в последний день, Жан-Марк пообещал взять израильтянина в лучший рыбный ресторан Брюсселя, где подают мидий.

Дежурная на ресепшне попыталась объяснить Аврааму Аврааму на плохом английском с испанским акцентом, как пройти к центру города. В районе гостиницы смотреть было не на что. Он повернул направо и пошел по авеню Брюгманн, той самой, по которой, видимо, гулял в первый свой вечер, в темноте. Инспектор прошел мимо польской продуктовой лавчонки, тайского ресторанчика, лотка с суши и кафешки, в котором подавали кушанья в стиле Берега Слоновой Кости. В итоге Авраам никуда не пришел. Главные улицы просто куда-то спрятались. Так же, как и дворцы, изображения которых он видел в «Википедии», и сады, которые весной должны были быть в самом цвету.

Ноги ныли от бесконечной ходьбы, брюки промокли. Карту, которую Аврааму дали в гостинице, он почти все время держал вверх ногами. Дождь все лил, но останавливать такси ему не хотелось: он думал, что в аэропорт ему придется добираться за свой счет, и решил сэкономить. После обеда инспектор очутился на круто карабкающейся вверх, узкой и запущенной улочке, переплетавшейся с другими такими же, и пошел мимо каких-то кварталов с общественными постройками, мимо стариков турецкого вида. Сам того не желая, он вышел на улицы красных фонарей, которые, к его удивлению, располагались прямо у подножья сияющих небоскребов, где были расположены учреждения Европейского союза.

Против собственного желания инспектор двигался к Рю-де-ла-Прери. Ну что твой Жан-Марк! В витринах, за грязными, полуоткинутными занавесками сидели черные женщины. Молодые, пухлые, красивые. В черных комбинашках и розовых шарфиках, повязанных вокруг шеи. Они улыбались ему. Из двери одного из домов вышел клиент – мужик лет шестидесяти, подсчитывавший деньги в кошельке.

Авраам Авраам прибавил шагу, чтобы смыться оттуда. Он вышел на улицу, показавшуюся ему главной, и снова оказался у «Сабвея». И тут позвонил Маалюль, сообщивший, что нашелся ранец Офера – ровно через две недели после начала расследования.

Голос Элиягу звучал взволнованно.

– Наконец-то у нас что-то дельное, Ави! – воскликнул он.

Этот черный заплечный ранец принес в тель-авивский полицейский участок строительный подрядчик. Нашел он его в контейнере, куда ссыпа`л строительный мусор из квартиры, которую ремонтировал на проспекте Ха-Хаяль, неподалеку от баскетбольного дворца в Яд Элиягу. Строитель сказал, что не выносит, когда жители улиц бросают в контейнер собственный хлам, потому что это переполняет его, а каждый контейнер стоит денег, и когда он вывозит на свалку мусор, не относящийся к строительным отходам, с него еще берут штраф. Он прилепил к контейнеру картонную полоску, на которой написано тушью «Частное». Однако это не помогло. Наутро среди битого кирпича и пустых мешков из-под цемента подрядчик нашел этот черный заплечный ранец. Он решил выбросить его в мусорку дома, но когда взял в руки, то увидел, что, судя по весу, ранец полный. Не думая дважды, он открыл его и увидел книги с тетрадями, а в одном из отделений нашел паспорт Офера Шараби. Строитель помнил эти имя и фотографию, увиденные по телевизору. Ранец будто бы пролежал в контейнере не больше трех дней – в последний раз последний опорожняли в прошлый понедельник.