Нет, с немецким – это не то. Письмо было написано по-французски.

– А существуют старинные французские пишущие машинки? – спросила Алена как бы между прочим.

– Конечно, – пропыхтел Маршан, запихивая в фургон два оставшихся ковра и пытаясь закрыть дверцы. – Например, «Дактиль».

– Дактиль? – изумилась Алена. – Да ведь это поэтический размер, вот как у Некрасова: «В самом разгаре страда деревенская…»

– Вполне возможно, – с уважением взглянул на нее Маршан. – Я не знаток поэзии, каюсь. Однако именно так назывались пишущие машинки, машинки для слепых и калькуляторы, которые производил Октав-Максимилиан Рошфор. Фирма находилась в Париже – сначала на бульваре Осман, 46, потом на рю Лафайет, 4. Однако с тех пор, как во Францию еще во время войны попала германская «Олимпия» с французским шрифтом, позиции «Дактиля» изрядно просели. Машинка эта теперь попадается очень редко. Пользуется спросом исключительно у любителей раритетов. Хотя цена ее невелика, несмотря на редкость, – всего около пятисот евро.

«Ага, просто дешевка!» – не без иронии подумала Алена, но не стала делиться ни своими мыслями, ни своей иронией, а продолжала допытываться:

– Говорите, в войну больше печатали на «Олимпии»? А теперь ее можно купить?

– Конечно. – Маршан закрыл наконец фургон. – И «Олимпия», и «Смит Премьер», и «Ремингтон» и тогда были, и сейчас их можно раздобыть. А вы что, на машинках пишете свои романы полисье? Я слышал, у некоторых писателей это в моде.

– Да нет, я на компьютере работаю, – усмехнулась Алена. – Или от руки пишу. Машинки – это прошлое. Хотя для развлечения я не против попечатать.

– Я, конечно, торгую всем подряд, – признался Маршан, – от картин до носорогов, но пишущие машинки мне редко попадались.

– Как это – до носорогов? – удивилась Алена.

– Да вот так! – Маршан широко улыбнулся. – Приглашаю посмотреть мой склад. Там и носорога увидите. Я оставлю там фургон, а потом отвезу вас домой – уже на нормальной машине.

– А где склад?

– В Тоннере.

– Это его пытались взломать вчера? – вспомнила Алена.

– Да, и сегодня утром, вообразите, тоже, – сокрушенно сказал Маршан. – И тоже безуспешно! С моими замками не так просто сладить. Кроме того, там установлена охранная сигнализация. Вообще даже не помню, когда в последний раз туда всерьез пытались забраться. В прошлом году мальчишки хотели покататься на лошадях в моем манеже, но их перехватила жандармерия, как только они дотронулись до замка. Очень было смешно!

– У вас не только носороги, но и лошади есть? – изумленно уставилась на него Алена.

– А как же! У меня все есть! Садитесь, увидите! – открыл он перед ней переднюю дверцу.

– Извините, Бати, но вы не обидитесь, если я подсяду к вам около городских ворот? – спросила Алена, изо всех сил изображая застенчивость. – Понимаете, здесь, в Нуайере, такие улицы запутанные, вы по ним крутиться будете, а меня ужасно укачивает… Выезжайте сами, а я вас у ворот встречу, ладно?

– Конечно, как вам будет угодно, – кивнул Маршан, забираясь в кабину, захлопывая дверцу и улыбаясь Алене через окно. – Давайте кто быстрее?

– Давайте! – кивнула Алена и понеслась со всех ног к воротам. Она прекрасно слышала, как вслед ей смеется Маршан и как взревывает мотор его «мерседеса».

Спешила она прежде всего потому, что не хотела, чтобы Маршан увидел, как она выходит из гостиницы.

Добежала до высокого крылечка, влетела в низкий сумрачный холл, отрывисто спросила полную некрасивую даму за конторкой о том, о чем хотела спросить, получила любезный, но отрицательный ответ – и выскочила как раз вовремя, чтобы успеть со скучающим видом присесть на каменную тумбу у городских ворот под маленькой, когда-то раскрашенной, а теперь облупленной и украшенной бумажными цветами статуей Пресвятой Девы, покровительницы Нуайера. Все это ровно за полминуты до того, как из проулка не без усилий вывернул серый «броневик» Маршана.

Из «Воспоминаний об М.К.»

Теперь я хочу рассказать о том времени, когда «чудная панночка» вдруг почувствовала, что ее счастью приходит конец.

Казалось, все шло прекрасно! В трех балетах она исполняла главные роли, ее техника совершенствовалась, балетоманы были в восторге от ее арабесков и пируэтов, а уж тридцать два фуэте просто вознесли ее на вершину балетного олимпа.

М.К. очень хотелось получить заглавную партию в балете «Эсмеральда». Она попросила об этом всевластного балетмейстера Мариуса Ивановича Петипа.

Он говорил по-русски очень плохо и ко всем обращался на «ты». Выслушал просьбу, спросил:

– А ты любил?

М.К. восторженно ответила, что любит и любима. Тогда он задал второй вопрос:

– А ты страдал?

Этот вопрос ей показался странным, и она ответила:

– Конечно, нет.

Тогда Петипа сказал то, что М.К. потом вспоминала часто. Он объяснил, что, только испытав страдания любви, можно по-настоящему понять и исполнить роль Эсмеральды. Как горько она плакала над его словами, когда в самом деле выстрадала право танцевать Эсмеральду, и эта партия стала ее лучшей ролью!

М.К., конечно, понимала, что меч бракосочетания цесаревича висит над ее счастьем и рано или поздно упадет. Она могла сколько угодно тешиться подарками Ники и других поклонников, есть хоть с утра до вечера свой любимый шоколад «Версаль» с орешками, ласкаться со своим венценосным любовником и откровенно топтать сердце великого князя Сергея Михайловича, однако, сколько веревочке ни виться, конец будет. Наконец слухи о сватовстве к Алисе Гессенской перестали быть слухами и стали суровой правдой.

– Мой брак и наша разлука неизбежны, – сказал ей тогда наследник. – Я знаю, ты любишь меня, и ты дорога мне необычайно. Я вечно буду помнить о тебе и любить тебя. Но наша связь будет прервана в тот миг, когда я получу от Аликс согласие. Я не смогу обманывать ее. Я не смогу обманывать женщину, на которой буду женат. И ты должна знать, что я все расскажу ей о наших отношениях.

Маля смотрела на него неподвижным и спокойным взором. Ей была непонятна эта всеподавляющая честность. Она уже достаточно хорошо знала мир отношений, чтобы понимать: этот мир зиждется на лжи, но по большей части это ложь во спасение. Если лжи не будет, многие семьи распадутся, и сотни людей окажутся несчастными. Глупец тот, кто жаждет узнать правду, а кто способен закрыть глаза на очевидное, мудр, хоть и слеп.

А еще Маля подумала, что Господь распорядился более чем милосердно, даровав людям неведение относительно грядущего. Каждый знает, что смертен, но смертный час прикрыт щадящей завесой неизвестности. Кара для преступников не столько в том, что они будут казнены. Приговор уже приводится в исполнение в тот миг, когда становится известно, что он не подлежит обжалованию, а главное – когда преступники узнают неотвратимую дату казни.