В ответ на комплимент я скромно промолчал, понимая, что это только вступление к чему-то основному, и терпеливо ожидая продолжения.

– Здоровье как?

Я пожал плечами.

– Не жалуюсь. Приземлился удачно… Без последствий…

– Положение наше понимаешь?

– Более-менее…

– Тогда я объясню, – сказал Воронцов довольно хмуро и посмотрел на меня исподлобья колючим взглядом. – Хреновенькое положение. У нас куча раненых и недостаток медикаментов. Несколько человек нуждаются в срочной операции, а нет даже санинструктора, который смог бы раны зашить. В результате все раны только перевязаны, а этого мало. Более того… У нас нет провизии, хотя есть вода, которой сыт не будешь, у нас мало патронов, которые приходится добывать в бою, как сам видишь… И мало надежды на то, что нас быстро найдут.

– Мало надежды? – не я переспросил, а стоящий рядом младший сержант Отраднов.

– Мало надежды… – сказал старший лейтенант уже не так жестко, с усталостью в голосе. – Мы уходили от грозы, и потому покинули маршрут. Вертолет будут в первую очередь искать там, где ему положено было лететь. А это много километров в сторону. Чтобы исследовать каждое ущелье, сами понимаете, сколько времени необходимо. И есть боевики, которым нельзя оставлять нас живыми. Ни в коем случае нельзя… Их должно быть не менее полутора сотен. Мы уже значительно уменьшили их состав, насколько я подсчитал, на двадцать четыре человека только с этой стороны ущелья, и с другой стороны тоже бой идет. Тем не менее на их стороне перевес в численности и вооружении… И главное, в боеприпасах… Короче говоря, Одинцов… Приказ такой. Дождаться удобного момента и двинуться в путь. Дорога здесь только одна, но я дам тебе пилотскую карту. Необходимо добраться до перевала и предупредить своих. По ущелью несколько часов быстрого марша.

– А почему он, товарищ старший лейтенант? – спросил Отраднов. – Наш взвод разве хуже? Мог бы и я сходить.

– Наш взвод обучен воевать на взаимодействии. Одинцов не всегда понимает наши действия и не нарушит связь. Идти ему. Это приказ, и он обсуждению не подлежит. Одинцов. Сейчас с нами не идешь. Забираешься не слишком высоко, но выше тропы, тщательно маскируешься. Чтобы тебя ни видно ни слышно. Только предупреждаю, в стороне от скалы… Скалу наверняка расстреляют из гранатометов. Они подумают, что там снова засада… Когда стемнеет, выходишь. Соблюдаешь предельную осторожность. Инструктаж давать не буду, потому что действовать необходимо, исходя из обстановки. Где надо будет, пойдешь ползком, где надо будет, полетишь по воздуху, если возникнет необходимость, будешь пробиваться, необходимости не будет, просто уходишь и быстрее вперед. Времени на сон в пути тебе уже не отпущено… Выспаться сможешь, когда замаскируешься и будешь ждать темноты. Понял?

– Так точно, товарищ старший лейтенант, – сказал я. – Я пройду. Я бессонный.

– С собой берешь только необходимое. Лишнее оставляешь в лагере.

– Я уже оставил. Все необходимое при мне.

– Еще один важный момент. Бандиты наверняка выставили разведку вблизи перевала. Изучают подходы, ищут минные поля. Не нарвись на них…

– Буду смотреть.

– Минные поля знаешь?

– Знаю проходы…

– Бандиты тоже могут уже их знать и могут сидеть именно там. Все… Получи карту. Мы пошли. Ты – забирайся. Сделай себе нору.

* * *

Я не провожал глазами уходящих сослуживцев. Я легко переключился на новую для себя задачу, и мне было легко на нее переключиться. Разные люди по-разному относятся к возможности работать в одиночку. Кто-то вообще не может терпеть таких заданий, потому что для него чувство локтя и надежда на страховку в случае ошибки всегда значат слишком много. Человек сам может все сделать наилучшим образом, но без страховки делает это хуже, с опаской. Другим, как мне, например, гораздо легче действовать одному. Это уже характер и воспитание, и ничего больше. По крайней мере, никак не героизм, а если и героизм, то не выходящий за рамки естественной службы спецназа ГРУ.

Мне всегда было легче и проще в одиночестве, чем в коллективе. Меня ведь даже в школе еще считали замкнутым человеком или хотя бы не склонным к откровенности ни при каких обстоятельствах. Это внешнее. А если говорить о внутреннем, то я с самого детства привык принимать решения самостоятельно, а не так, как мне говорили. Здесь передо мной была поставлена именно эта конкретная задача. И я не увидел в ней ничего страшного, тем более что я находился сейчас не в своем взводе, где знал каждого и на каждого мог положиться. Здесь не надеялся на других я и на меня не надеялись. И потому к новому заданию я приступил без страха.

Осмотрев склон, место я выбрал сразу. Оно словно бы специально для меня предназначалось. Правда, рискованно близко к тропе, ведущей на скалу, где мы устраивали засаду, тем не менее слишком хорошо для того, чтобы им не воспользоваться.

Большая сосна держалась за почву под землей только одной своей стороной. А с другой стороны корни были выпячены наружу, словно прутья фигурной деревянной арматуры, и снизу прикрыты кустами. Я быстро добрался до дерева, раздвинул кусты и понял, что в выборе не ошибся. Конечно, было тесновато, но на что мне дана малая саперная лопатка? Ей ведь предназначено не только головы рубить…

Я сам инициативу проявил и предложил лейтенанту Соболенко сходить в лагерь, чтобы узнать насчет патронов у солдат, которые не могут принимать участие в бою. Вернее, узнать мне следовало у капитана, а уже капитан должен был узнать относительно запаса у солдат. Так я вопрос поставил. Хотя действительная цель моего возвращения была несколько иная – хотелось глянуть, что там происходит с моим грузом. Конечно, иконы упакованы надежно, но упаковка вовсе не обещает сохранность, если с ней обращаться, как с обычными солдатскими рюкзаками. Когда мы с Соболенко переносили вещи в лагерь, я выставил свой багаж чуть в стороне от общей кучи, за самым тяжелым нашим грузом – двумя бочками с авиационным топливом, чтобы никто не вздумал устроить на планшетах стол. Потом, перед уходом, заметил, что неподалеку от моего груза устроилась, прямо перед бочками, как ее устраивали в вертолете солдаты, на кресле, сложенном теперь уже собственноручно из солдатских рюкзаков, беременная, матерь ее, жена капитана Павловского. Эта дура никак угомониться не могла. Известно, что хуже дурака может быть только дурак с инициативой. К дурам эта поговорка тоже, между нами говоря, относится. Я еще в вертолете слышал, как она внаглую вбивала клинья между старшим лейтенантом Воронцовым и своим капитаном. Цепкая и хваткая бабенка, которая и своего не упустит, и чужое прихватит. Хорошо еще, что капитан такой нерешительный, а Воронцов, напротив, категоричный и знающий, что делает. В ситуации, подобной нашей, командовать должен один человек, и командовать должен тот, кто в состоянии это делать.

Чем-то меня месторасположение жены капитана Павловского не устраивало, хотя на планшеты она пока еще, кажется, не претендовала. Но это вовсе не значило, что она не будет и впредь на них не претендовать. И мне вдруг подумалось, что дождь, который то начинается, то прекращается, грозит грозою, но в грозу не переходит, может толкнуть несуразную с моей точки зрения мадам к желанию устроить себе из моих планшетов навес. Конечно, упаковка водонепроницаемая, о ней заботился не я, а контрабандисты, которые готовили иконы к переправке через границу. Их задача была предельно конкретная – чтобы иконы не потеряли товарный вид, иначе все дело пойдет насмарку. И упаковка была, как я проверил, выполнена на совесть. Так в музеях не упаковывают…