– А Аркадий Александрович знает, что вы пошли ко мне? – спросила вдруг Дубровская.

– Вы считаете, он должен об этом знать? – спросила Катя. – Нет, я ничего ему не сказала. Зачем? Он все твердит мне, что я должна как можно скорее забыть весь этот кошмар. Однако мне кажется, это он пытается вычеркнуть из памяти все, что связано с этим делом.

– Он так сильно переживаете за вас?

– Все так говорят, – уклончиво ответила Серебровская.

Опять этот странный холодный тон, когда речь зашла об Аркадии. Катя могла ответить просто: «Он любит меня» или же «Ему неприятно думать, каково мне было в тот момент». Но Серебровская верна себе. Ей все твердят, что муж за нее переживает. Она же по какой-то неведомой причине сама в это не верит.

Дубровская не стала копаться в причинах такого поведения потерпевшей. Должно быть, у Кати были тому свои объяснения. Но Елизавета – не семейный терапевт, и, стало быть, вытаскивать скелеты из домашнего шкафа – не ее задача. Ей нужно помочь Ушакову. Если, конечно, еще что-нибудь можно для него сделать.

Катя встала со своего места. Она медлила, не решаясь уйти, хотя, как казалось Лизе, они обсудили все, что могло заинтересовать потерпевшую.

– Какие чудесные утки, – сказала она вдруг, подойдя к низкому шкафу, на котором стояли две стильные фигурки уток. Этот подарок Лиза получила на новоселье в новом офисе и сначала все никак не могла придумать, как их использовать. Фигурки были массивными, с большими полостями, в которых предполагалось что-то хранить. Воображение не подсказало Дубровской ничего лучшего, чем использовать уток как вазы для конфет.

– Можете угощаться, – великодушно предложила она гостье. Стрелки на часах показывали уже пять. Дубровской следовало поторопиться, чтобы успеть на вечернюю прогулку с малышами. Кате Серебровской торопиться было некуда, разве что домой, готовить мужу ужин.

– Спасибо, я не люблю конфеты, – ответила Катя, продолжая гладить уток по полированным носам. – Должно быть, мне пора идти. Я и без того уже злоупотребила вашим временем.

Дубровская не стала ей возражать. Ей было жаль эту усталую женщину в нелепом ярком костюме, словно взятом из гардероба подруги. Она знала, что, выйдя из адвокатского кабинета, Катя сядет в машину и поедет домой к мужу, которого по неизвестным причинам еле выносит. Она будет варить обед, но не потому, что ей хочется порадовать его и себя саму вкусными блюдами, а потому, что так надо. Потому что она хорошая хозяйка, и все вокруг это знают. Она мечтает о кабинете, где могла бы писать романы, но сама уже давно отказалась от этой идеи, потому что многим вокруг это покажется странным, немного сумасбродным. О чем может поведать миру усталая домохозяйка? Если у нее был шанс, то она его упустила. Давным-давно она была другой: смешливой, озорной, с огоньком в глазах. Где та девчонка? Куда она делась? Ответа нет. Как нет ни малейшего проблеска улыбки в блекло-голубых глазах.

– Мне нужно еще успеть по одному делу, – соврала Лиза, не желая обидеть гостью своим демонстративным желанием от нее избавиться. – Поэтому мы можем выйти вместе.

Она выключила компьютер, закрыла жалюзи. В кабинете с постерами в английском стиле стало сумрачно. Женщины вышли из офиса одновременно. Они не стали прощаться, как закадычные подруги. Дубровская вежливо кивнула, улыбнулась и, полагая, что все церемонии выполнены, поспешила к автомобилю. Устраиваясь на сиденье, заметила в зеркало заднего вида, что Катя садится в «Мини-купер». Елизавета подумала, как не соответствует внешний вид игрушечной машинки облику ее владелицы. Если у Аркадия Серебровского и был вкус на вещи, то подарки жене он выбирал довольно странно. Хотя, возможно, в этом не было дурной подоплеки. Просто ему до смерти хотелось разбавить свою жизнь яркими красками. Его ли вина, что они совсем не подходили его второй половине?

Катя проследила за тем, как Дубровская, махнув ей на прощание рукой, уехала. Она вздохнула, понимая, что адвокат торопится домой, к мужу и детям. Несколько раз в течение разговора она замечала, что ее собеседница бросает взгляд на часы. И хотя в ее кабинете не было рамок с детскими фото, которые любят ставить на своих рабочих столах женщины, Екатерина все же заметила в автомобиле адвоката два детских кресла. Это означало лишь то, что у Дубровской не менее двух детей, и с точки зрения Кати она счастливица. Сама Серебровская детьми так и не обзавелась, хотя Аркадий ей неоднократно обещал, что они у них обязательно будут.

Катя смотрела сквозь пыльное лобовое стекло на улицу, но видела перед собой не поток машин, стремящихся по проспекту в сторону центра. Перед глазами бежала пестрая полоса прожитых лет, как кадры в кинематографе. Она с удовольствием остановила бы эту цветную ленту и попыталась даже отмотать обратно, но прошлого не вернешь, и то, что сделано, уже не перепишешь на чистовик. Серебровская пыталась определить для себя момент, когда все пошло наперекосяк, когда она впервые почувствовала себя несчастной…

Она точно помнила, что в период «неустроенных лет», когда они с Аркадием ютились в бабушкиной «хрущевке», она чувствовала себя великолепно. Это было время надежд, каких-то светлых устремлений. Она трудилась в школе, полагая, что место учительницы русского языка и литературы является чем-то временным, незначительным в ее жизни, проходящим. Наивная! Знала бы она тогда, что эти годы окажутся самыми лучшими в ее жизни! Сидя за проверкой тетрадок на своей крошечной кухне с пророщенным луком на подоконнике, она мечтала, что когда-нибудь бросит работу в школе и станет много путешествовать, а свои впечатления изливать на бумаге. Но приходил с работы Аркадий, она разогревала ему ужин, и они долго сидели на кухоньке, глядя, как гаснет за окнами очередной день. Муж был не меньшим романтиком, чем она, и любил помечтать о будущем. Правда, многое в его мечтах сводилось к деньгам и достатку, но она не упрекала его. В самом деле, а где взять средства на будущие путешествия? Они тогда мало смотрели телевизор, все больше разговаривали. И Катя чувствовала себя самой счастливой женщиной на свете, когда при свете ночника разглядывала красивое лицо молодого мужа. Он засыпал раньше, поскольку ему нужно было вставать в первую смену на завод, а она могла поспать подольше, если ей не нужно было к первому уроку.

Она жила тогда полной жизнью, сама того не замечая. Днем – работа в школе, вечером – общение с мужем на кухне. По выходным – походы к друзьям или родственникам. Ее любили в школе – и педагоги, и дети, и даже их родители. Она была энергична, доброжелательна и всегда весела. У нее получалось наладить отношения даже с самыми ершистыми учениками. Один из них, острый на язык Венька, даже начал ходить в ее литературный кружок, чем немало удивил всех дворовых хулиганов, в компании которых он обычно проводил время. Она читала ребятам отрывки из произведений классиков, устраивала диспуты, но в душе понимала, что ей нужно нечто большее, чем работа в средней школе. Они с Аркадием тогда еле сводили концы с концами. Иногда денег до получки подкидывали родители, не забывая при этом слегка поддеть будущего финансиста и писательницу. Она к беззлобным насмешкам старшего поколения относилась философски, понимая, что всему свое время. Аркадий же, по натуре очень амбициозный и гордый, на дух не переносил иронию и замыкался в себе. Катя начала замечать, что муж стал менее разговорчивым и веселым и мог подолгу сидеть, уставившись в пространство. Она пыталась его растормошить. Но он только вяло отмахивался. «Жизнь – дерьмо!» – услышала она от него однажды. С тех пор она стала очень мягка и снисходительна к нему, старалась лишний раз не выводить его из равновесия. А лишить его спокойствия тогда было очень легко. Достаточно было сказать: «Аркаш, а Смирновы новую «девятку» купили. Ты слышал, как называется ее цвет? Ты не поверишь. «Мокрый асфальт»! Чего только люди не придумают!» Серебровский мгновенно становился таким же мрачным, как пресловутый мокрый асфальт. «Эта машина – дерьмо, – говорил он сквозь зубы, хотя в те далекие девяностые отечественная «девятка» была мечтой многих водителей. – Если мы приобретем машину, это уж наверняка будет иномарка. Какая-нибудь там «Тойота». Катя согласно кивала головой, понимая, что Аркаше хочется быть ничем не хуже Смирнова. Но напоминать ему о том, что дома кончилась картошка и оплата за квартиру просрочена уже на два месяца, она не решалась. Катя верила, что муж добьется успеха и его неудачи – явление временное. В самом деле, Аркадий был красив лицом и великолепно сложен. Его внешность производила настолько незаурядное впечатление, что казалось, и его судьба непременно будет не такой, как у всех. Ну не могла природа ошибиться и одарить фактурой Аполлона серую посредственность!