Дубровская пожала плечами. Ей не хотелось спорить с клиентом, разрушая тот непрочный мостик доверия, который между ними наконец образовался. Какой смысл было доказывать Ушакову, что Серебровский в любом случае чист от подозрений? Аркадий не был знаком с позицией защиты, чтобы его можно было упрекнуть в том, что злосчастную шапку он подбросил специально. Скорее всего, он обнаружил этот предмет случайно. Каждый день, минимум два раза в сутки, он проходил по территории парка и, возможно, под наплывом воспоминаний решил еще раз осмотреть место происшествия. Шапка оказалась в ветке дерева, среди пожухшей листвы, поэтому на нее и не обратили внимания первоначально.

– Говорю вам, этот Серебровский не так прост и прозрачен, как кажется! У меня в таких делах глаз наметанный. Он просто возненавидел меня и желал бы, чтобы срок мне накрутили до максимума.

– Ну будьте же справедливы! – не выдержала Дубровская. – У него есть все основания ненавидеть вас. Он считает, что вы напали на его жену. Почему он должен относиться к вам объективно? Ведь он не видел человека, о котором вы говорите. Для него вы настоящий преступник, человек, из-за которого он едва не лишился жены!

– Он должен был видеть, что я не обыскиваю карманы его жены, не шарю в ее вещах! Он видел, что я не пытаюсь ее изнасиловать, наконец! Ведь это я ему говорил сразу, прямо на месте происшествия! Я не пытался убежать. Неужели и это ему ни о чем не говорит? Я предлагал ему догнать преступника. Но он вел себя как осел.

Ушаков в очередной раз встал с места, пытаясь успокоиться. Руки он продел через ячейки металлической клетки и сейчас походил на большую гориллу в зоопарке. Дубровской стало совестно за такое сравнение, но она успокоила себя тем, что ее клиент не подозревает о глупых мыслях своего адвоката.

– Вот вы говорите, что он любит жену и, стало быть, ненавидит меня, – обратился он к Дубровской. – У женщины астма, и любой шок может спровоцировать приступ. Так?

– Так, – согласилась Лиза.

– Значит, увидев лежащую на снегу жену, он должен был броситься к ней, а не на меня. Ведь это очевидно! Он без памяти ее любит, переживает за нее. Но бросается на меня, даже не глядя, дышит его супруга или нет! Странно ведь, правда? Даже я, человек для этой дамочки посторонний, чужой, и то первым делом кинулся к ней. Я не побежал за мужиком в шапке, видя, что женщине, возможно, нужна срочная помощь. Неужели этот ваш Аркадий больше хочет наказать преступника, чем спасти жену?

– Ну я не знаю, – честно призналась Дубровская. – Муж находился в состоянии шока. Не каждый способен сохранить самообладание, оказавшись в критической ситуации.

– Дело в том, что в критической ситуации все мы действуем под влиянием инстинкта, – заметил Ушаков. – Женщина бросается в горящую квартиру за ребенком. Она понимает, что может пострадать, но в тот момент срабатывает природный переключатель. Она уже не думает о себе. Она спасает то, что для нее дороже собственной жизни. Серебровский так не поступил. Он что-то там говорил про аэрозоль? Вы помните? Ну та штука, которая позволяет жене снять приступ…

Дубровская вспомнила. Действительно, Аркадий упоминал, что жена всегда носит с собой баллончик, чтобы в случае необходимости быстро привести себя в норму.

– …Так вот, при мне не было такого, чтобы он искал в вещах жены лекарство. Между тем сумка валялась рядом. Вы же помните, что преступник не забрал ее с собой?

– Помню.

– Так вот, до прибытия «Скорой» этот парень палец о палец не ударил, чтобы спасти жену. А ведь лекарство ей было необходимо как воздух. Он не мог об этом не знать. Даже когда приехали врачи и милиция и про меня можно было забыть, он находился рядом со мной, а не рядом со своей женой.

– Не знаю, что и сказать, – призналась Дубровская. – То, что вы говорите, безусловно, интересно, но я не знаю, чем эти ваши наблюдения могут быть полезны для защиты. Серебровский волен поступать, как позволяет ему воспитание и совесть. Но его, слава богу, ни в чем и не обвиняют.

– Это я говорю для того, чтобы снять шоры с ваших глаз, развенчать, так сказать, его облик безупречного джентльмена. Я же видел, как вы смотрели на него тогда, во время опознания!

Дубровская почувствовала, что краснеет. Неужели все, о чем она думает, так явно отражается на ее лице? Аркадий, безусловно, интересный мужчина, но она еще не дошла до такого состояния, чтобы при виде смазливого лица и мужественной фигуры впадать в транс.

Ушаков не заметил ее замешательства.

– Я много раз совершал преступления, много раз сидел. Но сейчас, когда на мне нет вины, я чувствую себя беспомощным дураком, которого обвели вокруг пальца и заставили отвечать за то, что он не делал. Я не знаю, что предпринять. Меня, словно специально, запутали в этой паутине из чужих показаний и каких-то чудовищных улик, и выбраться из нее самостоятельно я не смогу. Помогите мне.

– Я пытаюсь, – сказала Дубровская, с грустью понимая, что выполнить обещание будет непросто. Пока в защите не намечалось ни малейшего просвета. Если эксперт скажет, что волос, найденный в шапке, принадлежит Ушакову, им придется худо. Никакие слова о разбойнике, который сбежал с места происшествия, не произведут на суд впечатления. «Если, конечно, Ушаков не вытащит кошелек судьи и не подбросит его прокурору», – грустно улыбнулась она.

Лиза нажала на звонок, вызывая конвоира. Когда она уходила, Ушаков продолжал оставаться в клетке, запертый на замок. Как опасный зверь, которому не место среди нормальных людей.

Серебровская пришла в офис к Елизавете в пятницу после обеда. Визит Кати стал для Дубровской полной неожиданностью.

– Как вы меня нашли?! – изумилась она. Совершенно точно она не давала женщине свою визитную карточку с адресом офиса.

– Адвокат – не иголка в стогу сена, – сдержанно улыбнулась Катя. – Я позвонила в адвокатскую палату, и мне сообщили, где вас найти.

Прошло не менее недели с того дня, как Серебровская вышла из больницы. Стало быть, по медицинским показаниям она была совершенно здорова. Однако Лизе показалось, что врачи поторопились, отправляя пациентку домой. Конечно, теперь она видела Катю не лежащей в кровати с иглой в вене. Она стояла и перемещалась вполне свободно. Но ее лицо, должно быть, круглое и румяное от природы, приобрело зеленоватый оттенок, а под глазами залегли серые тени. Хотя всему виной мог быть костюм яркого кораллового оттенка с двумя рядами золотых пуговиц на груди. Бог весть, откуда такая вещь могла взяться в гардеробе зажатой, тихой Кати.

– Выгуливаю новый костюм, – сказала она, словно отвечая на мысленный вопрос Дубровской. – Аркадий очень добр ко мне, и он обожает все яркое.

Елизавета подумала, что при такой любви к цветам и краскам Аркадию следовало выбрать в жены не блеклую Катю, а ее подругу, рыжую Светлану.

Она предложила женщине присесть в кожаное кресло, а сама расположилась напротив, как делала обычно, когда принимала клиента. Хотя, если разобраться, Катя Серебровская не была ее клиенткой, и у Лизы не было ни малейшего объяснения, зачем та пришла. Дубровская надеялась, что женщина расскажет ей об этом сама.