говорю. Не дают деньгами, бери товаром, – сказал Владимир Петрович. – Стас, думай иначе, не предложил бы подумать.

– Вы что, сговорились? Я уже час ломаю голову, как поступить, чтобы себя саму не перестать уважать.

– А ты об этом не думай. Ты делай так, как хорошо будет тебе. Ты ее можешь продать, обменять, купить вместо нее новую. Твоя вещь, что хочешь, то и делай.

– Мне эта нравится. Я к ней привыкла, и она меня понимает. Я даже с ней беседую иногда, – призналась Надя. – Хорошо, я согласна. Не будем больше об этом. Я хотела поговорить о Лизе. Скоро у нее вступительные экзамены. Вы, Владимир Петрович, позанимайтесь с ней русским языком. Просто подиктуйте ей тексты из книг, а она пусть пишет, потом по этому тексту и проверите. Правописание у нее хромает. Тему для сочинения, пусть берет свободную, с фантазией у нее все в порядке, пусть лишнего не пишет, а лучше проверяет орфографию.

– Ты зачем этот разговор завела? – недовольно спросила Никитична. – Она тебя послала подальше, а ты о ней печешься.

– Это же плоды моих трудов. Сдаст экзамены хорошо, и моя заслуга в том будет. Значит, сумела научить, понять. Будут вопросы у Вас ко мне, звоните.

Они пробыли у Нади еще полчаса, прежде чем распрощались. После их ухода, Надя съела два пирожных с соком, вспоминая беседу, когда почувствовала и поняла, что при упоминании Лизы, у нее внутри ничего не «екнуло», не возникло ни каких эмоций, ни горечи, ни обиды. « Она просто большой ребенок и любит своего отца. Девочке обидно, что он мог стать прежним, отсюда и недоверие ко мне. Они родные люди, об этом надо было подумать раньше» – думала Надя. За четыре года было много и хорошего, а год после свадьбы, она была просто счастлива, и об этом тоже не стоило забывать. Она уснула и видела сон. Ее родной Солнечный, ей 16 и рядом Роман. Они сидят на старом бревне и целуются. Поцелуй был жаркий и страстный, и он был не поцелуем юноши, а ее Юрия. Она чувствовала на своих губах губы, которые заставляли ее парить в воздухе, то падать в бездонную пропасть. Губы, которые предугадывали все ее желания. Она улыбалась во сне, а проснувшись, ей хотелось вернуться в этот сон.

В это же время в доме Смирнова отец разговаривал с сыном.

– Я в курсе того, что ты развелся с Надей. Очень надеялся на твою вторую попытку создать семью. Не скажу, что я расстроен, это слишком мягко сказано, я зол на тебя. И не потому, что вы расстались, а как расстались. Я никогда не лез к тебе с советами, тем более не учил, как жить. Ты не мальчик, ты – мужик, так и поступай как мужик. Сейчас едешь на сервис и делаешь осмотр Надиной машины, потом мойка, заправка. Возвращаешься домой, аккуратно пакуешь ее вещи. ВСЕ! Никитична поможет, я попрошу. Сумки, пакеты, коробки, все, что вам не принадлежит, укладываешь в багажник машины, документы в салон. Завтра, до девяти часов машина должна стоять у больницы. Ключи передашь для нее на пост. Завтра ее выписывают. Возьмет ключи и уедет сама, хорошо. Возьмет такси – вернешь машину в гараж. Ты все понял?

– Я тебе что, отец, мальчик? Она нас вчера выставила за дверь, устроив истерику, слова не дала сказать. Она сама все оставила, надумает, пусть забирает, оно мне не нужно.

– А чего ты ждал? Жарких объятий, благодарности? А ты их заслужил? Жена два месяца ходит беременная, а любимый муж об этом даже не догадывается. Ты не мог не заметить изменений в ее фигуре, в ее самочувствии, если бы находился рядом. Это невозможно не заметить. Но ты был занят своей персоной, что гораздо важнее. А что ты ей хотел сказать, если бы тебе дали слово? Прости, подлеца в предпоследний раз? Чего вы вообще туда, прости Господи, поперлись? Ты ей теперь никто, и звать тебя ни как, и твоя защитница больше ей не подруга. Кто вас там ждал? Кому вы с таким отношением нужны? Случись все это при нормальном расставании, вы могли бы ей стать поддержкой, а в настоящем, вы для нее, как красная тряпка для быка. Думать надо было, прежде чем появляться ей на глаза. Ты помнишь, как было тебе больно, когда умерла мать? А случись, не дай Бог, с Лизой что? Потерять ребенка в разы больнее. Тут в пору в петлю лезть, а не истерикой ограничиваться. Надя сильная девочка и умная. Она понимает, что ее состояние, не возьми она себя в руки, доведет ее до психбольницы. Мы с Никитичной заходили к ней сегодня, и Стас с утра заезжал. Радоваться ей, конечно, не чему, но соображает и общается она нормально. Даже попросила позаниматься с Лизой по русскому языку. Так ты сделаешь то, что я сказал или мне самому заняться? – спросил отец в конце разговора. – Вещи должны быть там, где их хозяин, и постарайся не попадаться ей пока на глаза.

– Занимайся русским языком, я сделаю, как ты сказал, – ответил Юрий, всем своим видом показывая, что разговор окончен, и вышел во двор. « Отец прав, прав во всем, но от понимания этого становится еще хуже» – думал Юрий, набирая телефон Стаса.

– Дедушка, вы с Надей говорили обо мне? – спросила Лиза.

– Она попросила, чтобы я тебе помог, подиктовал тексты, слова. Просила, чтобы на сочинение ты взяла свободную тему, сказала, что у тебя с фантазией все в порядке, она у тебя богатая.

– С фантазией у меня все нормально, с наличием мозгов проблемы. Чтобы сделать глупость они работают, а вот как ее исправить их не хватает, – сказала Лиза и заплакала. – Как же я ее обидела, защищая виноватого отца.

– Не раскисай, сейчас ей очень тяжело и все равно она о тебе помнит, беспокоится. Поступишь, будет повод порадовать ее, навестишь. Ну, а там как получится. Пойдем, до обеда проверю твою грамотность, устроим ликбез.

Внучка с дедом писали уже минут двадцать, когда к дому подъехала машина Стаса. Друзья о чем-то побеседовали и выехали со двора одновременно, причем Юрий сидел за рулем машины Нади.

Утро понедельника для Надежды началось с осмотра доктором, и доставкой конверта дежурной сестрой. В конверте лежал ключ от машины на брелке сигнализации и короткая записка: « Второй ключ и документы в бардачке, вещи в багажнике». «Ни здравствуй, ни прощай» – подумала Надя, освобождая тумбочку и собирая свои вещи. Ей оставалось дождаться