тётушка гневаться не станет, она испытывает уважение к особам, обличённым властью.

- Лестно, - Корсаров усмехнулся, прикидывая, что ему делать с барышней. По разуму, надо бы её домой или к жениху отправить, нечего ей своеволие проявлять и поперёк воли тётки идти, а если по совести судить, то Алексею Михайловичу компания Елизаветы Андреевны будет не только в радость, но и на пользу. Сам-то он в артефактах не разбирается, все эти обереги с амулетами за шарлатанство считает, а барышня говорила, что сим вопросом весьма интересуется, а раз так, значит, сможет и совет дать дельный. Или просто разоблачить шарлатанку, чтобы времени попусту терять не пришлось.

- Хорошо, Елизавета Андреевна, я беру Вас с собой, но, - Алексей поспешил укротить восторг барышни и сразу расставить все точки над ё, - с одним условием.

- Каким? – насторожилась Лизонька, опасливо посматривая на следователя и по-новому оценивая ширину его плеч, гордую посадку голову и ауру мощи и силы, коим так сложно противостоять хрупкой барышне. А ну, как худое чего замыслить, она же его и не знает толком, что он за человек – не ведомо.

- Не бойтесь, сударыня, барышень я потребляю исключительно каждое тридцатое февраля, и ни в какой иной день, - Алексей белозубо улыбнулся.

От неожиданной, а потому ещё более тёплой и лучистой улыбки следователя девушка так растерялась, что не сразу сообразила, что тридцатого февраля не бывает. Господин Корсаров шутить изволил, а она глупышкой провинциальной себя в глазах человека столичного выставила, досадно, право!

- Вольно Вам шутить над провинциальной барышней, - обиженно пропыхтела Лизонька, но тут же попыталась взять себя в руки и вернуть беседу в русло сугубо деловое. – Так каким будет Ваше условие?

Алексей Михайлович плечами пожал:

- Оно просто и понятно: в дела следствия не вмешиваться, вопросы задавать исключительно мне и шёпотом.

- Как прикажете, Ваше Высокоблагородие, - фыркнула Елизавета Андреевна. – Прикажете отправляться?

- Позвольте Вашу ручку, сударыня, - Алексей протянул девушке ладонь, помня о том, что дороги в России-матушке всегда оставляли желать лучшего, а башмачки для дам в начале двадцатого века шило более модные, чем практичные.

Лизонька протянутой руки не приняла, плечиком повела, улыбнулась томно, копируя кузину Александрину, коя всегда вела себя так, словно на сцене Александринского театра в главной роли блистает:

- Благодарю за предложение, господин Корсаров, но вынуждена его отклонить, дабы у Вас не сложилось обманчивого впечатления, что я Вам навязываюсь.

«Вот ведь зараза, - восхитился Алексей, коего всегда восхищало проявление характера, - на вид такая вся примерная и послушная, словно кошечка пушиста, а у самой в мягких лапках коготки спрятаны! Пожалуй, власти-то над собой мужу она немного даст, как бы вообще Петенька под каблучком жёниным не оказался».

Мысль о том, что Елизавета Андреевна станет женой Петра Игнатьевича, Алексея царапнула неприятно, словно щепка, невесть как объявившаяся на гладкой ошкуренной скамейке. Корсаров досадливо головой мотнул, словно муху назойливую прогонял и невольно шаг ускорил, точно хотел убежать от неприятных размышлений. О том, как будет за его широким шагом поспевать Елизавета Андреевна, затянутая в корсет и облачённая в зауженное, согласно последним модным веяниям платье, да ещё и узких ботиках на каблучках, Алексей Михайлович не подумал, да и когда раскаяние мелькнуло, спешно его в сторону отодвинул. Право слово, он и так излишне много стал сей барышне размышлений посвящать, а сие для сердечного спокойствия не полезно.

Лиза

Кормилица Ульяна таких, как господин Корсаров, называла коротко и ясно: каженник. Вроде бы и не увечен, не калечен, да и невезучим излишне его не назовёшь, а есть в нём какая-то червоточинка, коя и ему жить спокойно не даёт, и других настораживает, заставляя подозрительно присматриваться и гадать, что же не так с добрым молодцем?

Вот и господин Корсаров такой, с вывертом, казалось бы, образованный благовоспитанный человек, а порой такое сотворит, словно бес в него какой вселится. Сейчас, например, сначала шутил, откровенно забавлялся мной, словно овечкой на лугу или бабочкой на цветке, а потом помрачнел и понёсся, ровно конь необъезженный. Самое обидное, даже не оглянулся ни разу, дабы проверить: успеваю я за его размашистым шагом или уже давно и безнадёжно отстала. А может, это он специально так спешит, надеется, что я отстану и к Алесе не попаду? Может, зря я перед ним разоткровенничалась и про тётушкин запрет обмолвилась?

Моя ножка с размаху опустилась на острый камень, протаранивший, как мне в первый миг помстилось, многострадальную ступню насквозь. Я взвыла в голос, из глаз брызнули горькие слёзы боли и незаслуженной обиды. Да что же это такое, право слово, почему я такая неуклюжая, почему мне так не везёт?!

Тёплые сильные руки, затянутые во вкусно пахнущие кожей перчатки, легли мне на плечи, утишая боль и укрощая раздражение и обиду. Я поспешно смахнула слёзы со щёк и опустила голову, пряча следы собственной слабости. Господину Корсарову моих слёз точно видеть не стоит, если он поймёт, что мне больно, сразу домой отправит и больше никогда меня с собой не возьмёт, решив, что я изнеженная барышня.

- Что случилось, Елизавета Андреевна?

Вопреки моим опасениям, голос господина следователя звучал мягко и успокаивающе, в нём не было даже тени раздражения, досады или злорадства. Я горестно носом хлюпнула, тщетно пытаясь унять дрожь в голосе:

- Камень острый в ногу попал. Ступить больно.

Следователь глубоко вздохнул, на щеках его желваки проступили, раздражение выдавая, но голос остался прежним, доверительно-убаюкивающим:

- Позвольте, я посмотрю, что с ногой.

Я прикусила губу, досадуя на не вовремя пробудившуюся стыдливость. Право слово, не съест же он меня и даже не понадкусывает, можно подумать, раньше Алексей Михайлович ножек девичьих не видел! Я подобрала подол, совсем чуть-чуть, не выше щиколотки, и робко протянула ножку к господину Корсарову.

- Елизавета Андреевна, Вы не будете возражать, если я сделаю вот так?

Меня взяли за щиколотку, приподняли мне ножку, и это простое прикосновение заставило меня мучительно покраснеть и прикрыть глаза. Господи, что я только делаю, а если увидит кто? Сраму же будет не обобраться! Подумав о том, что скажет и сделает тётушка, если узнает о моём неподобающем поведении, а паче того о том, как огорчится Петенька, я испуганно вздрогнула и поспешно отпрянула. От резкого движения ступню пронзила боль, от коей я не сдержалась и