Когда стали продавать огромные поместья, принадлежавшие владельцам замков и монастырей, муж нашей женщины приобрел еще один клочок земли. Теперь ее земляков нужно называть «граждане», но эти «граждане» по-прежнему «задавлены десятинами и налогами». За поле, которое они раньше могли бы взять в аренду у сеньора или у аббатства, они теперь должны платить налоги, а, как говорит народ, «деньги стоят дорого». Некоторые их соседи, сделавшись землевладельцами, стали беднее, чем в то время, когда были батраками.

Прошло двадцать лет. Муж женщины умер, и ее жизнь кажется ей очень долгой. Через Аргоны прошли армии Наполеона, а за ними – пруссаки, австрийцы и голодные казаки. Теперь у нее меньше детей, чтобы возделывать землю: некоторые из них погибли в боях, другие ушли работать на запад, на бумагопрядильные фабрики. Люди на рынке иногда говорят о переменах; обычно это значит, что большие люди в Париже опять дерутся друг с другом. Но сеньор вернулся в свой замок, а мэр, который владеет самым большим в этом краю виноградником, основал новый знатный род. Часть общих земель огорожена, и ограничено количество дров и сухих листьев, которые можно приносить из леса.

Поля изменились больше, чем люди. Теперь на них растут картофель (которого здесь не знали, когда она была ребенком), артишоки для скота, свекла, рапс, несколько виноградных лоз, чтобы в семье были деньги, и клевер, благодаря которому можно втаскивать меньше ведер с навозом на длинный холм. У ее детей будут дорогие вещи. Ее сын играет на бильярде в кафе Домбаля и курит трубку, а ее дочь носит платье с кринолином и весь день сидит в доме.

Однажды в старости наша женщина сидит перед своим домом и внимательно смотрит на человека, надевшего себе на голову большой черный колпак. Возможно, это один из первых этнологов, которые исследовали и описывали города и деревни Аргон, или фотограф из Парижа, искавший «типичных» крестьян. В объективе аппарата появляется лицо красноречивое, как пейзаж. Морщины этого лица останутся жить и после разложения белка.

Когда женщина умирает, соломенную подстилку, на которой она лежала, сжигают. Ее заворачивают в простыню и кладут в гроб из грубых досок, которые только для гроба и годны. По причине, которую никто не может вспомнить, ей кладут в ладонь монету и сжимают пальцы. Женщину хоронят на церковном дворе. В этот двор ее соседи будут приходить в День Всех Святых, чтобы отметить праздник и помолиться за умерших.

Фотография уцелела. Через сто лет ее восстанавливают, увеличивают и помещают в музее быта. Женщина становится представительницей всех своих земляков – как местная святая или как человек, случайно встреченный в дороге.

Некоторые французские пейзажи почти не изменились за 2 тысячи лет. Лионский залив с четками из лагун вокруг него и соленая дельта области Камарг не удивили бы древнеримского моряка, хотя в наши дни он направлял бы свой корабль не по башням-маякам племени массалиотов, а по трубам цементного завода или по жилому дому-башне. По другую сторону камаргских болот, восточнее Арля, область Гран-Кро и сегодня такая же, какой ее видел Плиний Старший, – «каменистая равнина», усыпанная гигантскими валунами, которые Зевс когда-то бросал во врагов Геракла. Географ Страбон, с трудом продвигаясь вверх по долине Родана (по-современному – Роны) навстречу Черному Борею (мистралю) к Кемменским горам (теперь Севеннам), и сегодня бы заметил, что «засаженный оливами и производящий смоквы край заканчивается и что там, где вы продолжаете путь, плоды на виноградных лозах вызревают с трудом».

Но конечно, чтобы увидеть даже самый хорошо сохранившийся пейзаж таким, каким его видели те, кто жил на этом месте раньше, нужно стать телепатом и полностью переселиться в разум одного из них. Если взглянуть на местность, которая стала для нас «пейзажем», глазами местного жителя, она превратится в целый маленький мир тайных троп и странных, но знакомых существ. Восприятие пространства будет больше вертикальным, чем горизонтальным, и местность будет измеряться не расстоянием, а скорее плотностью. Холмы на горизонте, возможно, будут безымянными, но в ближайших окрестностях будет больше названий, чем можно насчитать на современной дорожной карте Франции.

Некоторые люди впервые знакомились с этим краем во время больших ежегодных поездок по давно установившимся маршрутам (см. главу 9), но первые исследовательские путешествия – это всегда были походы внутри одного маленького края – «пеи». А такой край редко тянулся больше чем на полдня пешего пути в любом направлении. Местному восприятию этих миров часто не придавали значения, считая его плодом суеверного воображения, иногда цитировали местные легенды как доказательства того, что религия друидов никогда не умирала. Но эти первобытные поверья не были изъеденным червями наследством доисторической эпохи, и верили в них не только крестьяне и не только в деревнях. Они были средством, при помощи которого люди открывали свой мир, исследовали его и наслаждались им.

Однажды утром в конце зимы 1858 года четырнадцатилетняя девочка покинула грязный, полный трущоб город, где жила, и пошла вдоль быстрой бурной реки, которая называется Гав-де-По. Хотя девочка была больна хронической астмой, она прошла 10 миль мимо покрытых илом известняковых пещер, мимо водяных мельниц и часовен, мимо маленькой деревни, которую построила колония каго, и кузницы, в которой ковал гвозди кузнец из Сен-Пе. В конце концов она подошла к поросшему плющом мосту. За мостом стояла просторная серая церковь и был лес, а в нем – постоянная ярмарка. Там люди в шумной праздничной толпе покупали булочки и четки, пели песни, разглядывали грубые яркие изображения Пресвятой Девы, злых евреев и римских солдат и вполуха слушали жестикулирующих священников, которые обращались к ним с речами на беарнском диалекте. Для девочки эта церковь в Бетарраме находилась на краю мира. У нее хватало времени только на то, чтобы помолиться у алтаря, купить четки и вернуться домой до темноты.

Девочка надеялась на чудо так же, как тысячи других богомольцев, которые каждый год стекались в Бетаррам. Многие из них, как она, приходили пешком и были одеты в лохмотья. Но были и люди в роскошной одежде, приезжавшие в каретах. Отец девочки работал на мельнице и лишился глаза, когда обрабатывал долотом жернов, а потом новый хозяин выгнал их семью с мельницы. За год до того, как Бернадетта пошла в Бетаррам, ее отца обвинили в том, что он украл два мешка муки. Семья должна была переехать из округа, где когда-то жили каго, в здание средневековой тюрьмы, которое теперь использовалось как жилой дом для неимущих. Они мерзли, голодали и были в отчаянии. Были и другие церкви, гораздо ближе к их дому, но Богородица из Бетаррама считалась самой сильной и плодовитой на чудеса.

Пещеры Бетаррама были святым местом еще задолго до того, как в Средние века в Пиренеях начали почитать статуи Девы Марии. А на всю страну Бетаррам прославился в начале XVI века, когда два пастуха увидели свет среди кустов и нашли на этом месте крошечную статую женщины. За первые двадцать два года статуя совершала больше двадцати чудес в год. Название Бет-арам означает «прекрасная ветвь» и напоминает о ветке, которая чудесным образом появилась перед пастушкой, упавшей в реку. Бернадетта Субиру, девочка, которая в тот февральский день пришла в Бетаррам, тоже была пастушкой и потому вполне логично ожидала, что Богородица проявит к ней особую милость.