прекращается публикация его произведений. Она сказала мне, что если потомки Гете все еще живы, то они и теперь продолжают получают деньги за его произведения. 70 лет спустя, после своей смерти он все еще зарабатывает деньги! Заработаю ли я что-нибудь своими пятидесяти пфенниговыми тетрадями? Мне не хотелось бы, чтобы кто-то чужой все это читал, но, если после моей смерти моим сестрам придется туго, то мне все равно, пусть издадут.

2 января

Сегодня вечером мы хотим отправиться обратно и утром немного погуляли по городу. Мои гордые мысли о себе и Франце, навеянные Гете и его женой, получили отрезвляющий удар. Мы как раз проходили мимо театра и памятника Гете и Шиллеру, как вдруг нам повстречалось несколько человек в шляпах с большими полями, как те, которые носили мои прежние заказчики. Я спокойно смотрела на этих людей, но вдруг сильно испугалась. Один из этой компании поклонился мне– это был берлинец. Я пошла дальше, не обращая на него внимания, но сильно покраснела; человек этот по крайней мере оказался настолько деликатным, что не назвал меня по имени, только смотрел на меня; он остановился, посмотрел мне вслед с каким-то двусмысленным выражением на лице, как будто хотел сказать: «эту особу я однажды видел обнаженной». Мое сердце на секунду перестало биться, но я ничем этого не выдала! Когда мы удалились от художников, дама сказала мне, что с моей стороны очень разумно не обращать внимания на таких бесстыдных поклонников. Я ей ответила, что люди, которые с юных лет самостоятельны и повсюду бывают одни, приобретают известный навык не обращать внимания на навязчивость мужчин, и это самое лучшее средство избавиться от них. Но я была очень рада, что вся история закончилась благополучно. Все опасности минуют, когда я буду в поезде.

3 января

Приблизительно в 7 часов мы выехали из Веймара. Поезд, насколько я помню, почти нигде не останавливается; в Галле мы хотели закусить, потому что моя фрейлин была голодна. Мы вышли, сделали несколько шагов и, возвратившись в свое купе, увидели в нем какого-то господина, листающего большой дорожный путеводитель. Моя хозяйка ездит в вагонах для некурящих; дамских купе она не любит; до сих пор мы были всегда одни. Поезд двинулся, мы еще немного посмотрели в окно на множество огоньков, которые были видны в городе с высоко расположенного вокзала; вскоре видны были лишь отдельные домики и дымовые трубы, и, наконец, все погрузилось в темноту, так обстоит дело и с радостями, которые переживаешь; о них думаешь после того, как они прошли, а что было в промежутке между ними, об этом больше ничего не помнишь! Вагон двигался так плавно, что я прикорнула в уголке, как и моя фрейлин. Сидевший напротив меня господин поступил так же. Лицо его показалось мне смутно знакомым; но, памятуя о встрече в Веймаре, я подумала, что в конце концов будет лучше, если он не увидит моего лица и потому также уткнулась в угол.

Спустя некоторое время, моя дама, которая также немного замечталась, обратилась ко мне, так что я почти испугалась, когда она внезапно нарушила мертвую тишину: «Скажите, фрейлен Френца, что вам больше всего понравилось в Веймаре». Господин, сидевший напротив от меня, при первых же ее словах резко выпрямился; вероятно, от досады за то, что мы нарушили его покой; я не так и не смогла хорошенько его разглядеть, так как должна была говорить с моей фрейлейн; кроме того, мы закрыли лампочки на потолке синими занавесками, так что был полный полумрак. Недолго думая, я сказала, что больше всего мне понравилось то, что она, положила розу на могилу жены Гете. Она хотела что-то возразить, но в эту минуту господин встал и отвернул синие занавески; обе мы, вероятно, смотрели вверх с раскрытыми ртами и с весьма удивленными лицами; а он очень вежливо поклонился, сначала мне, а затем старой фрейлейн и представился нам господином Х.

Голос его был мне знаком, но имени его я не вспомнила. Затем он сказал, что, если не ошибается, он еще раньше познакомился со мной в весьма милом обществе. Я очень испугалась, где же он мог познакомиться со мной? Тут он отошел немного в сторону, лампа осветила его лицо; это был тот самый господин из Карлсгагена. Я встала, мы подали друг другу руку; он также забыл мое имя, только слово Френца возбудило его внимание, ибо так звали меня все в Карлсгагене; по этому имени и по голосу он меня и узнал, что касается меня, то я расслышала его фамилию, когда он представлялся и мне не было нужды говорить ему, что я забыла, как его зовут. Фрейлейн моя, вероятно, обрадовалась обществу, ибо она очень любит поболтать; кроме того, на нее произвело очень хорошее впечатление, что такой образованный господин познакомился со мной в хорошем обществе. Он спросил нас, остаемся ли мы в Берлине или едем дальше? А когда он узнал, что мы уже давно живем в пансионе, где также хорошо, как в отеле и что мы очень довольны, то он сказал, что, если мы ничего не имеем против, он остановится там же. Он слышал, что берлинские гостиницы переполнены, а так как, по нашим словам, в пансионе есть еще свободные комнаты, то у него есть надежда, что ему не придется остаток ночи ездить из одного отеля в другой.

Я спросила его, переведен ли он в Берлин, как он говорил тогда в Карлсгагене; он ответил: «нет, если бы я жил в Берлин, то я уже отыскал бы вас, хотя я и забыл вашу фамилию. А так, это просто счастливый случай, что я еще раз увиделся с вами». «Это почему?» – спросила я. Тогда он рассказал, что он инженер, специалист по кирпичному делу; многие ничего не понимают в этом; но, те кто имеет прочные знания в этой области, получает много предложений от тех, кто строят кирпичные заводы, потому что они сами не понимают, как добиться повышения производительности своего предприятия. Он известен в своих кругах и теперь уезжает за границу надолго, быть может, даже на всегда – тут он вдруг серьезно, и как-то мечтательно посмотрел на меня. Немцев, сказал он, везде предпочитают другим национальностям, из-за их трудолюбия и добросовестности, так что мои виды на будущее весьма и весьма оптимистичны. Конечно, вздохнул он слегка, придется от многого отказаться, но что делать. Мы приехали; он позаботился о нашем багаже и извозчике и поехал