никаких иллюзий. Упрямство, мстительность, целеустремлённость, предвзятость, железная хватка, острый и изворотливый ум, способность идти к цели по крови… В это наборе полно качеств, необходимых решающему за миллионы сограждан. Но есть и противопоказанные.

Старый гел до сих пор не знал, правильно ли сделал, рассказав ему про День становления. Про то, что это был действительно день, а не несколько десятилетий, как прописано в информатории. Даже не день — несколько секунд, сделавших мечту правдой, декорации — пейзажем, а реквизит — крыльями.

Габриэль держал на плечах иллюзию стабильности для миллионов гелов, но так и не смог поверить, что никакие ухищрения генной инженерии не помогут сделать эту иллюзию реальностью.

Сердце старого гела болезненно сжималось от любви и бессилия.

***

Пети так и не набрал код вызова учителя. Каждый раз находил какую-нибудь причину, чтобы этого не делать. Напоминал себе, что Аве не любит говорить по голо, что сегодня у него какая-то важная встреча, ещё и ещё. Убеждал себя же, что лучше просто прийти вечером, постучать в знакомую дверь, как когда-то давно делал наглый юный гел, не осознающий до конца, кто есть его старший друг и учитель.

Просто заявиться, свалиться на голову со своими сомнениями и проблемами, чтобы… чтобы не идти домой. Пети боялся идти домой, вот в чём соль. Отчаянный ангел, проживший две жизни внизу, ходивший под смертью не раз и не два, — боялся собственного дома. Можно остаться на ночь здесь, в мастерской, но на самом деле нельзя. Враг узнает, поймёт, и это сделает Пети жертвой, а не бойцом. А никак нельзя допустить. Ведь, кроме всего остального, теперь ещё надо отомстить за Дани. Додумать начатый план и воплотить его. Люди так делают — мстят за подло убитых друзей, если не могут, не успевают их спасти. Во второй своей жизни среди людей… нет, нельзя сейчас об этом думать.

Уже начало смеркаться, когда Пети взял ярко-синий кар и задал координаты дома Авессалома-старшего. В последний момент чуточку изменил пункт прибытия — так, чтобы немного пройти пешком, проветрить голову. Путь по воздуху занял двадцать три минуты: тёмный массив леса стремительно надвинулся, распавшись вблизи на отдельные деревья. Асфалитовая дорога без траволатора приятно спружинила под подошвами.

— Спаси…

Шёпот был одновременно бестелесный и мучительно чёткий, будто бы звучал прямо в голове, где-то чуть выше переносицы.

Пети рывком обернулся.

На обочине, в пяти шагах от кара, стояло дитя. Птенец, не старше десяти лет — один, без стаи. Пети показалось, что он знает этого ребёнка — огромные голубые глаза, светлые пушистые локоны, ручки-веточки, — но этого точно быть не могло. Сумерки, это всё они проклятые наводят тончайший флёр неопределённости, заставляют воображение искать несуществующее сходство с чем-то знакомым. Птенец смотрел на взрослого равнодушно и отстранённо — ни намёка на узнавание.

— Привет, — сказал Пети как можно ласковее. — Ты потерялся? Тебе помочь?

Птенец хлопнул веерами тёмных ресниц, встряхнулся, словно просыпаясь.

— Нет. Я знаю дорогу, спасибо, старший.

— И где твоя стая?

— Там. — Птенец махнул рукой.

Пети машинально проследил направление и похолодел: малыш точно указывал на санаторий с больными «синдромом четвёртого греха».

— А как зовут твоего куратора?

Взгляд птенца затуманился, как бывает при напряжении памяти. Розовые пухлые губки плавно сложились бутоном-трубочкой и раздался низкий вибрирующий звук, совершенно не ассоциирующийся с нежным детством. Ребёнок басовито гудел, а Пети боролся с тошной мутью.

— Нет, — сказал он, когда гудение стихло. — Ты перепутал. Гелов так не зовут. И здесь нет твоей стаи. — Пети присел на корточки, взял в руки маленькую ладошку. Браслет, хвала Древу, был на месте, как и необходимые сведения на нём. — Твоего куратора зовут Кирилл, и он уже четыре раза вызывал тебя. Идём.

Птенец заплакал — тихо, безнадёжно, как плакали человеческие дети в погибающих ветвях, когда начинали понимать, что мама больше не придёт никогда. Гельские птенцы не должны так плакать, как не должны в Гелио плеваться смертью плазмомёты.

Пети взял малыша на руки, прижал к себе, гладя по волосам. В Гелио так не принято делать, почти неприлично, но ангелы — уже не гелы.

— Всё будет хорошо, — пообещал ангел. Птенец обнял его за шею, прижался мокрым личиком. — Всё будет хорошо, обязательно.

Пети усадил малыша в кар, залез следом, поднял машину в воздух и развернул к городу.

Он отвезёт птенца к куратору и вернётся домой, чтобы продолжить свою войну. Аве, конечно, старший, мудрый, почти всемогущий, но… Пети давно вырос. И свои проблемы должен решать сам.

*

— От любишь ты по ночам шляться, — неодобрительно буркнула стена.

Замотанный службой опеки до полной невменяемости, Пети только повернул голову.

От стены его дома отделился знакомый силуэт.

— Привет, Василь, — сказал Пети, радуясь, что так устал. Он знал, что сейчас услышит, был готов, но острая волна горя снова подступила к сердцу.

— Та привет уже, — хмуро подтвердил армеец. Над его правой бровью алела свежая ссадина. — Идём, дохляк, дело есть. Ты на каре? То хорошо, я набегался сегодня, как лось, ещё и тут час стенку подпирал.

— И… куда едем? — слегка растерялся Пети, ожидавший совсем других слов.

— К нам, в казармы. Ты кашу заварил, теперь будь добреньким, помогай разгребать.

Ангел вцепился в дверную ручку, чтобы не потерять равновесие.

— К-какую к-кашу?

— Шо-то ты совсем раскис, приятель, — неодобрительно покачал головой Василь. — Такую кашу. Велел вчера за Дани присматривать?

— Велел, — покаянно признался Пети, боясь верить в невозможное. — Точнее, просил.

— Ну мы с ребятами и присмотрели. В общем, надо шо-то решать.

— Так что ты тут соляным столбом торчишь?! — заорал Пети, срываясь с места. — Погнали, погнали!

Глава 16. Вальсируем

Ну, а здесь,

Среди пламенной этой тьмы,

Где и тени живут в тени,

Мы порою теряемся:

Где же мы?

И с какой стороны — они? Александр Галич

Паола

Айрин явно хотела сказать что-то ехидное. Ну вот глаза у неё по-особенному сощурились, всегда она так делала перед тем, как съязвить. Но всё пошло как-то вкось — ну, как всегда.

Пространство вокруг них внезапно замкнулось в кокон, чьи стены оглушительно вибрировали от ритмичного «ды-бы-дым, ты-дым, ты-бы-дым!». Обомлев, Берт слишком медленно развернулся: чёрная, косматая глыба была уже совсем рядом. Конь сосредоточенно взмолачивал копытами землю, из-под которых летели во все стороны клочья мягкого дёрна. Он не ржал, только надсадно храпел, словно двигались внутри громадной лоснящейся туши некие ржавые сцепления и тяги. Рыцарь — вблизи ещё более грозный, опасный и безумный — тоже скалился молча, занося над головой длинный меч. Не палку,