Всего надо было набрать составляющих для восьми замесов. Я решил наковырять на два, выйти наружу и добавить к ним сухие составляющие. Потом вернуться, закомстрячить еще два и так далее, пока не закончу. Что же касается чувства, которое меня охватывало в этой камере, то я с ним знал, как разобраться. Есть простой и действенный способ. Бегающим по спине мурашкам надо решительно сказать «хватит!» и прекратить оглядываться на дверь каждые семь секунд.

Приступив к делу, я поставил на рабочий стол две бадейки, к каждой прислонил соответствующую карту замеса и принялся отмерять, наливать и взвешивать. Мурашки жути так и остались при мне, но я им не поддавался. Ни разу я не взглянул на дверь.

Работа двигалась довольно споро. Сперва как будто незаметно, но глянешь на часы — что ж, весьма и весьма. Два первых замеса в их скоропортящейся части я составил, вынес наружу, добавил муки, вернулся в камеру.

Сделал еще два и еще. Начал работу над четвертой парой. Последней, которую оставалось укомплектовать.

Покончил и с нею, но времени на нее ушло как будто бы побольше, чем на те, прежние. Казалось, не отделаюсь от нее никогда. В конце концов я все же и ее доконал и вставил карты замесов в специальные гнезда у краев бадеек.

Потом я их поднял, развернулся и пнул дверь.

Сперва я толкнул ее легонько. Легонько, потому что не мог заставить себя толкнуть сильнее. Надавил пальчиком, поскольку если бы я сделал что-то большее, если бы нажал сильно, а она бы не подалась…

Но вот я приложился решительней, чуть-чуть решительней. Потом еще энергичнее и еще.

И вдруг поймал себя на том, что уже не толкаю — сильно или еще как-то. Я бьюсь в нее, бросаюсь на нее всем телом. При этом все еще держу в руках бадейки (на кой черт, непонятно), и из них все выплескивается на пол и на меня. И бьюсь об дверь, словно пытаясь проломить насквозь. Прыгаю, поскальзываюсь и оступаюсь. В результате плюхнулся брюхом об пол.

Хлобысь — и дух вон. Лежу, такой весь плоский, будто спущенная шина. Задохнулся, чуть не блеванул, но обошлось всухую. Встать не могу, корячусь, голова раскалывается, обхватил ее руками, пытаясь так сдавить, чтобы утихла боль. Через какое-то время дыхание вернулось и рассеялась муть перед глазами.

Пригляделся. Дверь плотно закрыта.

Совка на месте нет, внутрь камеры он тоже не завалился. Кто-то его убрал.

На меня напал смех. Ухватившись за стол, я поднялся на ноги. Смеялся и смеялся, отряхивая одежду от всякой гадости, которая к ней пристала и липла к пальцам, тягучая и мерзлая.

Ну в самом деле: смех один! Какой смысл дергаться? Как тут, к чертям собачьим, вообще чего-нибудь добьешься? Пляшешь перед ними на канате, штуки разные выкаблучиваешь, при этом прыгаешь буквально выше головы, делаешь все так здорово, как сам-то от себя не ожидал. И вроде все тип-топ, ты хитер и крут.

И тут приходит какой-то вислопузый пьянчуга, у которого кишка тонка настолько, что не сгодилась бы и на струну для укулеле, и сшибает тебя детским совочком.

Он может это именно потому, что в нем ничего нет. Ему терять нечего. Ему не надо быть хитрым, потому что не надо ничего скрывать. Ты сам должен ото всех скрывать его выпады. Он может делать одну дурацкую попытку за другой, а тебе позволено только увертываться и помалкивать. Ему не нужна смелость. Он может бегать от тебя, а ты от него не можешь. Он может тебя ухайдакать в любой момент, любым способом, а поймают его — ну и что? А ты должен придумывать когда, придумывать как, и если сцапают тебя… Какая у него ответственность?! Перед кем?! А ты… пусть ты от полицейских даже и сбежишь… Хрен толку! Все равно встанешь навытяжку перед Боссом.

Я хохотал, захлебываясь и кашляя. Нет, ну действительно, вот насмешил-то: я! этому Джейку! еще и сочувствовал!

Такова была моя первая реакция, словно ловушки, в которой я оказался, смешнее нет на белом свете, и попасть в нее для меня все равно что неподъемную ношу сбросить. Ведь смысла дергаться не было с самого начала. Пёр, можно сказать, как на буфет, сам на рожон сослепу нарывался — ну, получил? доволен?

В общем, смех, да и только. А еще облегчение.

Потом меня начало трясти от холода, я перестал смеяться и облегчения уже не чувствовал.

Ведь все же просто, четко и рельефно. Всю жизнь я пытаюсь переплыть реку дерьма. И утонуть не могу толком, и до берега никак не доберусь. Только и могу, что сучить лапками, понемногу захлебываясь. Вдруг мне это зримо представилось.

Я поглядел на часы. Встал, заходил туда-сюда, притопывая ногами, потирая руки и хлопая себя по бокам.

Четыре тридцать. Мне-то казалось, что уже гораздо позже, что уже вечер: так много я сегодня сделал и так давно тут болтаюсь, но всего лишь четыре тридцать… Кендал начнет сворачиваться на обед в без четверти шесть, а перед уходом зайдет за мной. И тогда я выберусь.

А до этого — нет, не придет никто. Им просто незачем, да и потом… короче, не придут. А вот Кендал без меня переодеваться в цивильное не станет и домой один не пойдет.

Мне бы или быстрее, или уж много дольше — все, типа, проще было бы, но это, видимо, нельзя, не по правилам. А так получится, что и недостаточно быстро — чтобы как с гуся вода, и недостаточно долго — чтобы… чтобы уж до остекленения.

Пять сорок пять минус четыре тридцать. Один час пятнадцать минут. Тютелька в тютельку. Не больше и не меньше. Чтобы насмерть замерзнуть, мало; чтобы невредимым выйти, многовато. Именно столько, сколько нужно, чтобы получить поджопник паровозом.

Приплыл — расслабься и перестань барахтаться. Потому что ничего ты тут не исправишь. Теперь я слегка заболею, почти слягу — не до того, чтобы совсем долой с катушек, но так, чтобы стало по фиг. И это как раз в момент, когда нужно вводить в дело все ресурсы, когда нужно прочно стоять на ногах.

Нет, ничего не изменишь. Но попытку сделать придется.

Расслабиться, сдаться — это ведь тоже против правил.

Я продолжал ходить взад-вперед с притопами и прихлопами — то к груди руки прижму, то между ног засуну, чтобы согреть, сжимая бедра. И все больше и больше я замерзал, коченел, а в легких возникло ощущение, будто я дракоша огнедышащий.

Взобравшись на стол, попытался греть руки у лампочки под потолком. Но ее окружала проволочная решетка, да и сама она была всего лишь маленьким шариком, от которого толку ноль.

Я снова слез, опять принялся ходить. Пытался думать. Костер? Ага. Жечь нечего, да и вообще не выход.

Курить и то было бы опрометчиво: воздуха уже и так не хватает.

Поглядел вдоль ряда полок — вдруг что-нибудь подвернется? Изучил ярлыки на бутылях: «Экстракт ванили», «Экстракт лимона»… «Алк. 40 %»… Но на это клевать я тоже поостерегся. Тепло будешь чувствовать считаные секунды, затем станет еще холоднее.

Начал на себя злиться. Думаю: господи, что ж ты за орясина все-таки! Тебе положено быть толковым парнем, забыл, что ли? Ты же не должен идти у ситуации на поводу. Если положение не нравится, делай что-то! Заперт не заперт. Разницы никакой, кроме разве что качества воздуха. Вот, скажем…