— Получилось! — крикнул я с причала, когда он достиг финиша.

И тогда он повернулся и поплыл назад, быстро-быстро.

— Видали? Видали! — ликовал он, когда взобрался на причал. — Теперь-то папа обрадуется. У меня получилось! Я проплыл двадцать метров.

— Нет, — сказал я.

— Что ты несешь, придурок! Ясно, проплыл.

— Нет, ты проплыл все сорок, — улыбнулся я. — Туда и обратно.

Перси ударил себя в грудь. Он победил море! Победил все, связанное с водой: реки, ручьи, океаны, водопроводные краны. И снова стал Тарзаном, сыном крокодила и трески. Он не знал, куда себя девать от счастья.

— Ай-я-а-а! — завопил он, и крик его отозвался эхом.

Потом поднялся на мостки и столкнул меня в воду.

— Ну, а что теперь будем делать? — спросил Классе.

— Пойдем-ка накопаем моркови, — сказал Перси.

Сперва я не понял, зачем нам морковь.

— На что она нам сдалась? — спросил я.

— Шшш! Ты что, сам не догадываешься? — прошептал Классе.

И тогда до меня дошло, что Перси хотелось еще раз испытать себя. Морковь мы выкапывали на огороде у Эриксона. А про него всем было известно, что он никому спуску не дает. Да и жена его вечно пялилась из окна. Мы вырыли шесть самых крупных морковок прямо руками, а потом смыли с них землю водой из колонки.

Перси сунул морковки под свитер.

— Может, теперь в дверь позвоним? — предложил Классе.

— Зачем? — не понял Перси.

— Шутки ради, — объяснил я. — А потом убежим.

Перси не возражал. Мы подкрались к входной двери, нажали на кнопку звонка и долго не отпускали. А потом, хохоча как ненормальные, помчались прятаться. Выскочили в калитку, пробежали мимо почтового ящика и дома Пии и свернули к Эстерману.

У Эстерманова дома Перси остановился и выдохнул.

— Ты что встал? — спросил я.

— Нельзя разговаривать с лошадью, пока не отдышался, — ответил он.

Перси решил навестить Чернобоя — попрощаться и рассказать, сколько он проплыл.

— Нельзя уезжать, не попрощавшись. Так с друзьями не поступают.

На этот раз Чернобой ходил в загоне перед конюшней. Завидев Перси, конь тихо заржал, подошел к изгороди и ткнулся мягким носом ему в ухо.

— Здравствуй-здравствуй, коняшка, — сказал Перси и протянул коню морковку. — Вот, угощайся! Это тебе от Эриксона. Первый сорт! Знаешь, сегодня особенный день — и радостный, и печальный. Радостный, потому что я смог проплыть сорок метров. А печальный, потому что мне надо возвращаться домой. Вечерним пароходом. Так что больше я не смогу тебя навещать. Но буду думать о тебе каждый день ровно в три часа. Я тебя никогда не забуду. И ты меня тоже не забывай. Никогда.

Мы стояли там, пока не кончилась морковь.

А потом пошли по домам. Нам с Перси надо было вернуться к дедушке. А Классе обещал помочь отцу поменять масло в лодочном моторе.

— Я приду провожать пароход, — пообещал он.

Когда мы вернулись домой, дедушка уже встал. Он вышел из дровяного сарая, когда мы уже почти поднялись по тропинке.

На усах у него была простокваша с имбирем. На голове — фетровая шляпа, а кожаные сапоги скрипели при ходьбе, ведь они были еще совсем новые. Дедушка улыбнулся нам загадочной улыбкой настоящего героя.

В руках он держал винтовку.

— So there you are, boys![23]— сказал он. — Если хотите пострелять, надо идти не мешкая.

Мы направились к школе, но прошли всего метров двести, как вдруг дедушка пошатнулся. Мы поспешили поддержать его. Так повторилось несколько раз.

— Всё эти чертовы сапоги, — ворчал дед. — Никак их не разношу.

Я вызвался сбегать за табуреткой, чтобы он мог присесть отдохнуть по пути, когда захочет.

— Отлично придумал, Ульф! — похвалил дедушка. — Только бабушке ничего не говори.

Я сгонял домой и стащил из прихожей белую табуретку, на которой стоял телефон, а заодно прихватил и синее одеяло со своей кровати, чтобы у дедушки не мерзли ноги, пока он будет сидеть: лето все-таки подходило к концу.

Я уже собирался прошмыгнуть на двор, но тут бабушка схватила меня за плечо.

— Вы с Перси собрались на прогулку вместе с дедушкой, так? — спросила она.

— Да, — кивнул я, так как по ее глазам понял, что хитрить бесполезно.

— Я сразу догадалась, как только увидела, что он пошел в дровяной сарай.

Я думал, бабушка велит нам вернуться. Но она этого не сделала. Только попросила, чтобы мы приглядывали за дедушкой.

— Ноги его плохо держат, — сказала она. — А в его годы, если упадешь, можно кости сломать. — И не ходите долго, обед скоро будет готов, — добавила она с улыбкой. — Да смотри, не проболтайся дедушке, о чем я тебя просила.

— Не проболтаюсь, — пообещал я.

Бабушка поцеловала меня в лоб, и я побежал догонять Перси и дедушку. Они недалеко ушли. Вместе мы медленно поднялись на скалу, где был сигнальный костер. Дедушка часто присаживался: делал вид, что нашел какую-то необычную шишку и хочет нам показать. Или слышал незнакомую птицу. Или хотел рассмотреть, куда торопятся муравьи.

— Ишь как стараются, чертенята! — бормотал он. — Ну ладно, насмотрелись — двинулись дальше.

И мы проходили еще немного.

В конце концов дедушка решил, что хватит. Он уселся на белую табуретку посреди ровной лужайки, почти на самой вершине. Я накрыл небесно-голубым одеялом его больные колени. Он сидел, переводил дух и смотрел на море, корабли и все прочее, пока бледно-серое небо не превратилось в цирк шапито.

— Скоро, — прошептал дедушка.

— Что? — не понял я.

— Everything[24], — сказал он. И помолчав немного, торжественно произнес: — Ladies and gentlemen…[25]Снял шляпу и поклонился во все стороны.

Вдруг мне показалось, будто ножки табуретки выросли, у нее появилась шея с развевающейся гривой и высоко поднятая голова — она словно превратилась в гордого скакуна Буффало Билла. А дедушка сидел, выпрямив спину, и смотрел по сторонам — на камни, кусты и деревья, которые колыхались на ветру. Я догадался: он видит перед собой индейцев с яркими перьями, метких ковбоев, солдат, повозки, катящие по прерии, и бизонов с понурыми головами. Это был «Цирк Дикого Запада», о котором я прочитал в конце книги.