Я буду снова ходить к матери на кладбище, варить кашу и ездить на своей автомашине по городу, зарабатывая деньги. Буду грустить, сидя на старом велосипеде.

Ждать, когда же те чиновники на своем звездолете улетят как можно дальше, чтобы я даже не смог вспомнить о них, пусть им будет там очень хорошо, и они никогда не вернутся назад…

Санкт-Петербург

Январь 2011 года

Почему «Ворона» — он не знал. Хотя чувствовал в этом слове что-то особенное, непохожее на звучание других кличек. Быть может, странное сочетание букв, рождающих неожиданно рычащую твердость звуков и ясность произношения?

Просто Нина Матвеевна, добрая маленькая старушка — педагог, очень ласковая к интернатовским ребятам и постоянно их жалеющая, на самоподготовке обратила на него внимание:

— Мишенька, ну что ты съежился, как воробышек? Сделал домашнее задание — иди, проверю, и будешь свободен!

Рабочая тишина в комнате самоподготовки взорвалась звонким ребячьим смехом:

— Воробышек! — переливчато колокольчиками зазвенели голоса девочек.

— Воробышек — воробей! — дружно заголосили мальчики ломающимися, изредка срывающимися на фальцет, подростковыми баритонами.

Захихикали все разом, словно ждали чего-то подобного, чтобы ливнем эмоций разрядить духоту рабочей тишины, наполненной перелистыванием страниц, скрипом перьев и бубнящей зубрежкой.

— Воробьище! — подхватил Исаев Сашка из седьмого класса — Целый беркут сидит!

Сашка был похож на казаха. Маленький, круглолицый, узкоглазый — настоящий ребенок степей. Он любил читать про птиц — хищников.

— Да нет…, это этот…, которого вчера проходили на уроке! — боролся со своей памятью Вовка Соломонов, самый старший воспитанник интерната.

Ему было уже почти пятнадцать, и девочки не сводили с него глаз. Писаный красавец, с кучерявой белой шевелюрой и голубыми глазами, был законодателем модных поступков и детских проказ. Он чесал свою голову, повторяя:

— Ну как его…. такой черный!..

Вполне вероятно, Соломонов имел в виду что-то совершенно другое. Но неожиданно с задней парты в спину Михаила, точно выстрел, прозвучал и зажег в душе страх умышленно искаженный протяжный, похожий на звук игрушечной пищалки дребезжащий голосок:

— В-о-р-о-н-а!

Все притихли, внезапно почувствовав появившееся новое качество. Хотя само это слово еще не содержало каких-либо эмоциональных оттенков и было практически нейтральным по своему значению.

Михаил во время перечисления пород птиц пытался своей вялой, немного кривой, извиняющейся улыбкой, успокоить Нину Матвеевну, которая уже не рада была собственной неосторожности. Но при слове «ворона» он внутренне сжался и закрыл глаза. Словно попав в объятия этой черной нечисти, охватившей его крыльями, заслонившей свет.

— Только бы не это, — стал молиться он про себя, — только бы не это! Непонятно почему сразу возненавидев эту птицу, надеялся, что она потонет в общем гомоне перечислений других пернатых.

Наконец ему удалось пересилить свой страх, расслабиться и сбросить оцепенение. С надеждой расправил плечи и приподнялся со стула. Даже попытался смотреть на товарищей в надежде услышать другие предложения.

Но неожиданно наступившая гробовая тишина не оправдала его надежд, подведя черту.

Михаил остался стоять один. Возвышаясь над всеми, словно маяк, обводя взглядом товарищей, прижавшихся к партам, откуда потянулся тихий шелест голосов, сливаясь в единое шипение: «ворона, ворона, ворона…»

И вот теперь это слово уже стало носить окраску «непохожести», презираемой подростковой индивидуальности.

Ребята смотрели на него снизу вверх, продолжая выжимать Михаила из своих рядов, мысленно не давая сесть. Еще не осознавая того, отдавали его на растерзание общему слепому инстинкту стаи. Но чувствуя при этом, что на какой-то промежуток времени застраховали себя от аналогичных неприятностей.

— Правильно, Рыжий! — нарушая всеобщее напряжение, звонко закричал Исаев и выдал леща скрывающемуся на последней парте Витюне, — Не похож он на хищника!

Тот виновато улыбался, продолжая лежать головой на черной крашеной столешнице, прижав веснушчатое лицо к вырезанным на ней безобразным белым рожицам…

Нельзя сказать, что эта кличка пристала к Михаилу. Она практически не звучала вслух, но периодически он видел ее в глазах товарищей, а иногда, внезапно появляясь в палате, успевал расслышать окончание и увидеть оторопевшие лица присутствующих. Михаилу было двенадцать, но он был готов постоять за себя и наказать обидчика. Все это знали.

Как инфекции, в интернате вспыхивали эпидемии увлечений. Как правило, они шли от старшеклассников в лице Соломонова. Стоило ему вычитать что-либо интересное, тут же с друзьями насаждал это в коллективе.

Вдруг все начинали шифровать свою речь, добавляя к слогам частицы: си, са, су, се, со. Получалось вместо «я сейчас» что-то наподобие: «Ясе сейсу часе». Такое звучание речи навевало детям мысли о Японии или Китае.

Находились специалисты, овладевшие таким языком в совершенстве. Так, что воспитательницы и педагоги шарахались от иностранного звучания, подозревая в нем что-то вульгарное, не понимая о чем речь.

Закончилось все так же резко, как и началось. Все вернулись в родное лоно русского языка после того, как кто-то из воспитанников — полиглотов решил показать свои знания перед очередной комиссией из РОНО. От произнесенной им случайно получившейся нецензурной брани раскрыли рты даже товарищи. Дело было ясное.

Новую моду долго ждать не пришлось: все вдруг захотели стать йогами.

Целыми днями воспитанники интерната стояли на головах, пугая уборщиц, ночных нянечек и педагогов. Ходили по коридору с закатившимися глазами и вытянутыми вперед руками, предполагая в себе наличие лунатизма. Делали вид, что только ощупыванием могут узнать попавшегося им на пути человека. «Узнавание» прекратилось после того как один из йогов напоролся на молодящуюся заведующую Ирму Потаповну и попытался ее ощупать, начав с самой выпуклой части тела, куда уперлись его вытянутые руки.

Высшей степенью мастерства йоги считалось усыпление. Подопытного ставили спиной к стенке. Специалист просил его глубоко вздохнуть десять раз, а затем товарищи упирались в грудь стоящему ладонями и давили что есть мочи. Через несколько секунд парень начинал терять сознание, оседая вдоль стены. В этот момент все бросались его будить, шлепая по щекам.

Особенно любили давать пощечины засыпающим старшеклассникам. От этого все получали истинное удовольствие, заранее выстраиваясь в очередь. Поди потом разберись, кто и за что его бил: то ли чтобы разбудить, то ли по другой причине!

Последним заснувшим оказался Заслонов Серега. Он долго готовился к данной процедуре, откладывая ее, чтобы убедиться в безвредности последствий. Но когда все-таки решился и, погрузившись в сон, стал сползать по стене, послышался звонок на ужин, и все убежали, бросив бедолагу бороться со сном самостоятельно.