–Вон еще двое!– углядел Ермил, указав на скользнувших по склону парней, отроков самого растерянного вида. Один, кстати, был тот самый, что принес голову Преслава… Что ж…

–А вот это наш контингент!– Миша поудобней перехватил тесак.– Ермил – со мной… Остальным – убивать всех, кто покажется. Хватит нам и этих. Лучшее – враг хорошего.

–Гнеслав – за меня остаешься.

–Есть! Заря-жай! Товсь… Слушай мою команду…

–Мой – левый, твой правый.

Выскочив из укрытия, ратнинцы быстро распределили врагов. Будущих пленных.

Юные лиходеи тоже выхватили мечи… Правда, владели они ими – так себе. Видать, не свои клинки – трофейные или, куда хуже, ворованные…

Ермил просто вышиб меч из руки врага – одним резким ударом! Мише же пришлось повозиться чуть дольше…

Удар! Удар! Удар!

Выхватив меч, враг с ходу рванул в атаку! От первых двух ударов Михаил уклонился, справедливо не надеясь на прочность своего тесака, а вот следующий – скользящий – отбил, и сам перешел в контратаку.

Ударил… отскочил… упал на левое колено и быстро нанес укол – в бедро. Уж что достал… Этого хватило.

Меч – не шпага, не рапира и не сабля, никакого изящного фехтования с ним не выйдет, да, собственно говоря, и не фехтовали им – рубили, кололи… берегли! Чем меньше ударов – тем лучше. Желательно вообще – один. Наповал! Тем более владение мечом было четко заточено под щит – ударил, отскочил – подставил… Без щитов же все кончилось очень быстро. Кто более ловок – тот и победил…

Закровавилась на бедре рана. Теряя кровь, враг еще пытался отбиваться, но быстро обессилел и просто сел в песок, не выпуская из руки меч… Побледнел, закатывая глаза…

Наклонившись, Миша вытащил клинок из ослабевшей руки юного лиходея… и восхищенно щелкнул языком. Однако добрый меч! Из тех, что называют романскими. Им пользовались рыцари и князья. Светлый клинок длиной чуть меньше метра, с долами – вовсе не для стока крови, а ради укрепления клинка и облегчения веса. С заметным сужением кромок – центр тяжести сдвигался ближе к рукояти, что делало удар не столько сильным, сколько точным. Уменьшенное навершие не мешало руке, длинная рукоять очень удобна… Этот меч больше для всадника, рыцаря – не для пешего. Славный меч! Откуда такой у разбойника? Откуда угодно. Может даже – прямо из кузницы. Где такие куют? В Новгороде, Ладоге, Смоленске? На клинке, впрочем, надпись – вкованной проволокой – «Одята-коваль». Одята – однако, меч-то фирменный! Наш, но сделанный по западным крестоносным лекалам. Импортозамещение, однако,– ну да…

–Славный трофей!– подойдя, зацепил Ермил.– Такой немерено стоит…– Юноша внимательно осмотрел клинок.– Одята… Кажется, это мастер из Новгорода. Я как-то видел подобный меч… Булатный клинок, навершие с серебряной нитью, широкое перекрестье… Такие куют в германских землях. Хотя ныне – везде… Славный меч! Оставь себе, господине!

–Так и сделаю,– сотник покивал, устало разминая кисть. Улыбнулся:– А что? Пожалуй! А у тебя что за трофей?

–А у меня старый…– хмыкнул юноша, кивая на воткнутый в песок меч.– Или лет ему сто, а то и больше, или кован по старым образцам… как говорит наш друг Кузнечик.

И в самом деле, доставшийся Ермилу трофей выглядел совсем не так, как тот, что ковал новгородец Одята. Матово-серый, с закругленным концом и массивным навершием – кольчужку таким не проткнешь, сильно в руке не повращаешь… Нанес удар – подставил щит… так только. Зато попробуй сломай! Надежный…

–Да уж, разница,– ухмыльнулся Михайла.– Как между «Волгой» и «лексусом»… Однако надо бы раненого перевязать…

–Хочешь сохранить ему жизнь?

–Хочу побеседовать. И, знаешь, так… вдумчиво…

Сотник хищно прищурился и, наклонившись, снял с пояса врага черные, с серебряными узорами, ножны…

Вскоре все было кончено. Большая часть врагов лежала убитыми, только лишь несколько лиходеев смогло сбежать. Прочесав заросли, ратники сняли с дерева обескровленный труп Лудьки и аккуратно положили его на песок, напротив ладьи… рядом с головой Преслава.

–Похоронить бы по-людски, господине…

–По-людски… Вы знаете, где искать тело?

–Господин сотник, там – всё,– вернулись с луга двое парней в серебристых кольчугах.

Михаил обернулся:

–А девы где?

–Добивают… А вон уже – идут…

Из зарослей выбрались девушки. В длинных мужских рубахах, с перевязанными – по всей видимости, кушаком, волосами… Грязные, босые… Но вид боевой! Трофейные пояса, ножи… У Ланы в руках – кинжал с окровавленным лезвием, на плече Костомары – сулица… тоже обагренная кровью.

Сотник прищурился:

–Устали, девчонки?

–Да хоть и устали,– улыбнулась – несмотря ни на что!– Костомара.– Сначала – дела. Потом отдыхать будем… Пока лишь про усадьбу спрошу.

Миша взял вдову за руку:

–Дотла! И почти всех убили… Не знаю, может, и спасся кто… Да ты у нас, в Ратном…

–Нет!– гневно сверкнула глазищами Костомара. Ну и взгляд… волчий! Так бьет молния. Так атакует змея!– Я буду жить на своей земле.

–Но…

–Поможешь людьми – буду благодарна.

–Да будет так! Я сказал!– вскинув голову, торжественно пообещал Михайла.– И вы все – свидетели.

Красотка вдова наконец улыбнулась. Впервые за много дней. Словно солнышко выглянуло из-за сизых грозовых туч. Еще бы… Такими клятвами не бросаются. Сам Михайла-сотник обещал помочь возродить усадьбу! Не простой сотник – боярич из славного рода Лисовиных, что с самими Рюриковичами в родне.

Миша чувствовал, что Костомара-вдова нуждалась сейчас именно в этих словах. Не в утешении, не в чем-то абстрактном, а именно в этом, в обещании конкретной поддержки. В том, что ее разоренная и якобы сломленная окончательно жизнь возродится вновь. Обязательно возродится, и уже очень и очень скоро! Ради этого стоило продолжать жить… Насколько знал Миша, детей у вдовы не было… то есть были, но, как часто случалось, умерли еще в раннем возрасте. Ну, молодая еще – родит. Если захочет. Правда вот, пойдет ли за кого замуж – большой вопрос. Привыкла уже к воле, к самостоятельности, к тому, что сама себе – хозяйка. И не только себе…

Вообще, девчонки держались молодцами! Не раскисали, не ныли, не рыдали, убитые горем… Лишь в глазах застыла ненависть… Ага, вот даже засмеялись! А совсем недавно их… Групповое изнасилование – «толоки»– даже по здешним законам являлось серьезным преступлением, и виновные подлежали наказанию. Отношение же к потерпевшим не выходило за рамки еще племенных, дохристианских еще, представлений, по которым прелюбодеяние грехом не считалось. Главное от женщины что? Рожать детей! Может рожать – молодец, честь ей и хвала. Не может – увы, коротай век в вековухах. Жестоко, да… Такие уж нравы! А вот, к примеру, в то же советское время, как хорошо себе представлял Михаил, изнасилованным девушкам – потерпевшим – пришлось бы ох как не сладко! Не из-за морали, скорей – из-за ханжества. Почему-то считалось, что девушка «сама виновата», что с честной и скромной девой, комсомолкой-отличницей, ничего такого приключиться не может. А раз приключилось, значит, точно ее в этом и вина… Юбку короткую носила, блузку нейлоновую, туфли на каблуках… А если еще и бикини… Да какой же мужик выдержит? Значит, все правильно – сама… Так правда и есть: наденут короткую юбку, и – оп! А потом жалуются, заявления в прокуратуру пишут! А сами-то… На пляже – в бикини! Что и говорить – бесстыдницы! Да-да, именно такая и была в Советском Союзе мораль – ханжеская. Не везде и не всегда, но… большей частью.