Моро с интересом посмотрел на вошедшего в кабинет молодого мужчину, в прекрасно сшитом костюме, с волевым лицом. И хотя генерал напряг свою память, но припомнить вошедшего не смог. У него даже возникло стойкое убеждение, что с этим человеком он никогда не встречался ранее в своей жизни.

— Доброй ночи, генерал! — Вошедший изобразил легкий полупоклон. — К моему глубокому сожалению, мы не были знакомы ранее, но вы хорошо знаете мое имя. Я целиком и полностью в вашей власти и полагаюсь на вашу честь, мой генерал. Меня зовут Жорж Кадудаль, бригадный генерал королевской службы!

— Монарх, которого не признает страна, не имеющий собственной армии, производит в генералы?! — усмехнулся Моро и, памятуя о репутации своего ночного визитера, бросил короткий взор на шпагу, что висела на стене. Вождь шуанов перехватил этот взгляд и ухмыльнулся:

— Вам незачем меня опасаться, мой генерал, я пришел без оружия, как вы того и пожелали!

— Я?!

Удивление Моро от произнесенных слов было безграничным. Именно эта прорвавшаяся в словах искренность смутила Кадудаля. В его глазах плеснулась непонятная волна.

— Генерал Пишегрю в Лондоне сказал, что вы меня хотите видеть, Жан Виктор. И я прибыл к вам немедленно, хотя несколько задержался по неотложным делам. И прошу извинить меня за столь поздний визит, но новость чрезвычайно важна, и вы должны знать ее незамедлительно!

— И каково ваше известие?

Моро подошел к спинке стула и медленно накинул на плечи мундир — все же пусть к мятежному, но генералу нужно проявлять уважение и не беседовать с ним в одной рубахе.

— Час назад я взорвал двадцатью бочонками пороха на улице Сен-Никез Первого консула Гоша! Теперь вся власть будет только в ваших руках, генерал! И в ваших силах, как вы и говорили Пишегрю, произвести реставрацию монархии и вернуться к старым добрым временам. Король оценит ваши деяния по достоинству, можете не сомневаться!

— Какая реставрация, Кадудаль?!

Глаза Моро полыхнули нешуточной яростью, он подошел вплотную к ночному гостю и, тщательно проговаривая каждое слово, произнес жестким и непреклонным голосом.

— Я присягал Французской Республике, а не вашему королю, Жорж Кадудаль! И останусь верен этой клятве до последних минут моей жизни! Так что бред, который вы несете, мне непонятен! Когда и кому я обещал оказать помощь роялистам?!

— Меня заверил в этом генерал Пишегрю…

Румянец сошел с лица вождя шуанов, он словно спал с лица, щеки побледнели.

— Вы поверили этому подлому предателю? — усмехнулся Моро. — Удивляюсь вам, генерал. Ведь сначала он предал короля, а затем и Республику. И живет в Лондоне на подаяния британцев. Вы уверены, Жорж Кадудаль, что он не предал в третий раз? На этот раз вас! Да, вы мой враг, господин бригадный генерал королевской службы! И мы навсегда останемся врагами!

Вот теперь Моро взял в руки шпагу, но не выхватил клинок из ножен, а лишь положил ладонь на эфес.

— Я уважаю ваши убеждения, мой генерал!

Вождь мятежных шуанов вполне искренне наклонил голову и усмехнулся, морщины у рта собрались в горестные складки.

— Меня неправильно информировали относительно ваших истинных намерений! Это более походит на западню…

— Оставьте свои подозрения! Я не приглашал вас к себе, но вы доверились моей чести! А потому не собираюсь протыкать вас шпагой, хотя вы и убили генерала Гоша! Так что соблаговолите покинуть мой дом, наша встреча была непростительной для вас ошибкой!

— Мне очень жаль…

Голос королевского посланца осел, лицо посерело, даже его железное самообладание не выдержало такого удара.

— Я не боюсь смерти, Жан Виктор Моро, и давно ее ищу… Можете меня убить здесь!

— После того, как я дал СЛОВО?! Вы за кого меня принимаете?! Я солдат, а не палач, Жорж Кадудаль!

Моро с лязгом положил свою шпагу обратно на стол, медленно отошел в сторону и скрестил руки на груди.

— В этом доме вас не тронут пальцем, ибо вы пришли без оружия. Немедленно покиньте его, мой адъютант проводит вас, месье, на улицу! Я сообщу куда следует о вашем визите, но только утром. Тем самым даю вам время убраться из Парижа! Единственное мое желание — скрестить с вами шпаги на поле боя!

Моро демонстративно убрал руки за спину и коротко поклонился, ибо даже с врагами необходимо вести себя безукоризненно и крайне вежливо, вернее, тем более с врагами…

Гостилицы

— Государь!

— Ваше Величество!!

— Царь-батюшка!!!

Крики доносились, будто из-под пуховой подушки, глухие, расплывчатые. Но этого оказалось достаточно, для того чтобы разбудить спящий разум.

Петр очнулся, чувствуя, что лежит на чем-то теплом и мягком. Спросонок он ухватился пальцами за нечто мягкое, и женский вскрик окончательно разбудил императора.

— Да что это со мною?!

Петр забористо выругался, только сейчас осознав, что уснул на спине изнасилованной им женщины. Вскочив на ноги, он зачерпнул ладонью холодной воды и тщательно обтерся, хотя суставы рук онемели и кисти двигались плохо.

Несколько холодных капель упало на молочную женскую кожу, бесстыже представшую перед его взором — Жеребцова дернулась на бревне и мучительно замычала.

— С ума, что ли сошла? Или язык проглотила?! А ведь материла вчера меня в три загиба!

Петр натянул штаны, затянул ремень, и, перешагнув через бревно, цепко ухватился за длинные волосы, рывком приподнял голову Ольги. На него смотрели огромные, наполненные болью и мукой глаза, которые через какую-то секунду заполонил животный ужас.

— A-а, у-у-у!

Женщина замычала, пытаясь отодвинуться от Петра, только связанные через бревно руки и ноги не позволяли ей этого сделать. Она бы и закричала, вот только рот, к великому удивлению Петра, оказался забит какой-то тряпкой, обмотанной вокруг большого сучка.

— Надо же, и кляп воткнул, и руки-ноги связал! Не помню…

Петр отошел в сторону. Из ночного болотного тумана доносились звонкие крики, которые, как ему казалось, шли уже со всех сторон. Луна круглым сыром высоко стояла в сером ночном небе — едва за полночь, как он мысленно отметил.

— Со всех сторон крики идут — сутки ведь ищут! В кольцо взяли, как партизана на болоте! А ты лежи, милая!

Он похлопал женщину по обнаженным ягодицам и натянул на них штанишки, судорожно соображая, чем бы стянуть разрезанную ткань. Посмотрев на располосованный шпагой ремень, он быстро отодрал от куртки веревочку, накрепко завязал ее на женской талии.

— Во-от, теперь не спадут, милая…

Петр присел на корточки и, глядя в подернутые пленкой глаза, заговорил как можно мягче:

— Будешь жить, и род твой, всех близких не трону. Но ты мне все расскажешь, искренне и честно! Или я через четверть часа спущу на тебя полсотни казаков — слышишь, как они перекликаются. А когда они узнают, что ты сама двоих станичников застрелила, то на этой сосенке примешь смерть, как лягушка!