«А ты ничего, парень, вон какой бравый!»

Глядя на свое отображение, Петр даже загордился — пусть волосы немного припорошила седина, это даже хорошо, серебро всегда благородно, в отличие от тщеславного и коварного золота, зато плечи прямые, фигура животиком не обзавелась, да и на лице не так много морщин. А если посмотреть издали, так вообще за юношу принять можно.

— Красавец! — крякнул Петр, глядя в зеркало. — Сейчас бы водки взять да закуси разной и в общагу, к Хворищу и Лысому закатиться… Вот бы погулеванили! Парни такой жрачки и не видели!

Он на секунду представил, какими бы глазами парни смотрели на буженину, розовую в прожилках ветчину, копченую осетрину, раков в пармезане, пожарские котлеты, ноздреватый, пахучий сыр, черную икру с белыми грибами, копченное на скорлупе ореха мясо и ет сетера, ет сетера — какие были бы глаза у уставившихся на это изобилие вечно голодных собратьев-студентов.

— Пронесло бы их, ей-богу пронесло!

Петр весело хмыкнул, представив последствия такого пиршества, а в голове пронзительным молоточком застучала мысль:

«Почему же наш народ так несчастен? Что мы сотворили в прошлом, что весь двадцатый век маемся! Революции, голод, Гражданская война, террор, перестройка. Все время что-то строим, потом переделываем, что за казни египетские?!»

Петр тяжело вздохнул, медленно прошелся по кабинету, снова посмотрел в зеркало. В глаза сразу бросился большой белый крест Святого Георгия и столь же большой, но с пятью лучами, орден Почетного легиона, высшей степенью которого он был вчера награжден генералом Гошем.

Пришлось, как водится, делать ответный подарок, истратив одну из двух имеющихся вакансий для иностранцев — собственными ручками наложить через правое плечо французского генерала широкую голубую ленту, стянув ее концы медальонным двуглавым орлом, на груди которого топорщился голубой крест Святого Андрея Первозванного.

— Антанте корриаль… «Сердечное согласие» в действии. Эх, высадить бы войска удачно! И все… С войнами надо кончать, хватит, побаловались! Человека девять месяцев вынашивают, потом двадцать лет кормят, учат, воспитывают, а его, бац, и за одну секунду убивают! Нет, русская кровь — не водица, лить я ее не буду и другим не дам! И потомкам тоже не дам! Может, ну ее, корону императорскую, пусть Саша носит. Уже матерый, толковый, в расцвете сил, справится, казак, давно не маленький. Начинания мои все в жизнь претворит полностью, да от себя добавит…

Петр подошел к столику, взял папиросу из золотой коробки, первую за неделю, закурил и снова продолжил хождение из угла в угол, ведя сам с собой долгий разговор:

— А я в Государственном Совете с Като рядом сяду! Если что, подправим сына, посоветуем. А он и сам научится управлять, и внуков научит, разумения хватит. Все, Петр Федорович! Пора тебе на пенсию уходить, на заслуженный, так сказать, отдых. Ты ведь не Брежнев, чтобы пожизненно на престоле сидеть. Хватит, баста!

Мысль успокоила императора, он, в две затяжки докурив папиросу, затушил ее в небольшой хрустальной вазе, специально для того стоящей, и негромко, но решительно произнес:

— Но вначале нужно окончить войну с Англией! И мы ее закончим как нужно…