Теперь я все решил. Из этого всего есть только один выход – убить ее. И мне все равно, что будет потом со мной. Без нее мне не жить! Может, потом убью и себя.

Я сижу в ее спальне. Тихо. Слышно только, как тикают часы. Я один в чужой квартире – Генриетты больше нет. То есть она лежит на кровати, но она мертва. Как странно – вроде бы она здесь и одновременно уже в каком-то другом месте. Наверное, горит в аду. Я могу смотреть на ее бездыханное тело, истекшее кровью, могу разглядывать нож, застывший в ее груди, на то, как белоснежные шелковые простыни постепенно становятся пунцовыми.

Я убил ее на рассвете – едва только нежные, розоватые лучи нового дня просочились в комнату. Все смешалось: кровь, рассвет, боль, жалость. Я сижу и целую ее белоснежные мраморные неживые ноги. Я пытаюсь их согреть, но ничего не получается.

Теперь мы вместе навсегда. Я не уйду от нее, пока меня отсюда не выгонят. Потом – не будет и меня».

Все, баста! Сегодня отвезу дискету Любочке и буду отдыхать. Теперь, по окончании этого романа, у меня были совсем иные чувства – не такие, как всегда. Раньше я чувствовала опустошение, и мне казалось, что я уже все написала в своей жизни и никогда больше не сочиню ни единой строчки. Сейчас же меня переполняла радость – наконец-то я заслужила законный отдых!

По обыкновению я принялась обзванивать всех родных и друзей, сказать, что очередной роман завершен и теперь я в их полном распоряжении. Но мне показалось, что во мне никто особо не нуждался.

Я позвонила маме, но потом очень об этом пожалела, потому что Николай Иванович удивленно спросил меня:

– А что, она разве не у тебя ночевала?

– У меня, конечно, у меня, просто я уезжала, сейчас приехала, а ее нет. Наверное, в магазин вышла, – сумбурно лепетала я.

Мисс Бесконечность сказала, что ей некогда со мной разговаривать – она пишет второй том «эпопеи». Интересно, о чем? Наверное, о жизни после смерти.

Икки тоже было некогда, потому что она собралась с Женькой в редакцию – он договорился о месте секретаря, и, кажется, вопрос с работой был решен. Следовательно, Овечкину звонить нет никакого смысла.

Огурцова была занята и разговаривать не могла.

– У Кузи снова запор, ставим ему клизмочку, – сказала она и бросила трубку.

Господи! И до чего доведут эти клизмочки?..

Пулька была на операции.

Все заняты – одна я не при деле.

Позвонила Алексею. И только он понял и сумел разделить мою радость:

– Закончила свою бадейку! Молодец! Сколько отдыхаем?

– Не знаю, как получится.

– Как настроение? Депрессия? Опустошенность? Радость? Что чувствуешь? – вопрошал он.

– Облегчение. Поеду, отвезу дискету Любочке.

– Так ты перешли по электронной почте.

– У меня нет Интернета.

– Как так нет?! Сейчас приеду, установлю, а потом отпразднуем это событие. Хочешь? А, моя маленькая «кукурузница»?

Он лучше всех. Он правда самый Лучший человек нашего времени! И без всяких кавычек!

В принципе результат я уже знала – пару лет назад, когда мои романы стали выходить один за другим, когда я набила руку, я уже не сомневалась в том, что очередной мой «шедевр» не будет отвергнут. Поэтому с чистой совестью мы с Алешей поехали в ресторан отметить окончание моей работы над «Убийством на рассвете» и установку Интернета на моем компьютере.

В ресторане все прошло невинно, за исключением того, что мой спутник целенаправленно пытался меня споить:

– Марусь! Ну что ты, ей-богу! Закончила такой роман! Романище, можно сказать! Расслабься! Напейся сегодня!

Вот, глупый, не знает, о чем просит! Ему же хуже будет! А может, он только того и ждет, чтобы увидеть меня в бессознательном состоянии? Ни за что не стану напиваться – это меня деморализует!

Когда «Лучший человек нашего времени» понял, что споить меня ему не удастся, он предложил:

– Хочешь, я отвезу тебя в необыкновенно красивое место?

– Нет, поедем домой, – сказала я, потому что не хотела снова заболеть.

– Скучная ты, Маруська, – напиваться не хочешь, чтобы я тебя в сказочное место отвез, тоже не желаешь! Ну что с тобой делать?

И тут мне показалось, что ему со мной совсем неинтересно.

– Ладно, поехали в твое сказочное место, – согласилась я, и он обрадовался, как ребенок.

Мы колесили по затейливым, изогнутым московским улочкам, где-то в центре. Было уже темно, и я плохо ориентировалась. Наконец машина остановилась возле высокого деревянного забора. Пройдя вдоль него метров двадцать, Алексей отодвинул широкую доску, и мы пролезли внутрь.

– Куда ты меня привез?

– Сейчас увидишь.

– Ну, куда?

– Куда-куда! Если сейчас скажу, то никакого сюрприза не получится.

– Я в сугробе увязла!

– Сейчас выберемся на тропинку, – успокоил он меня, смахивая снег с дубленки.

– Ну, хватит, уже отряхнул, – сказала я, но «Лучший человек нашего времени», казалось, не слышал меня – он уже не стряхивал снег, а откровенно дубасил меня по мягкому месту и молчал. – Больно же, перестань!

И тут, после этих моих слов, он вдруг завалил меня в сугроб, из которого минуту назад вытащил, и принялся целовать, приговаривая:

– Полюбил я тебя, снегурочка ты моя! Никуда от меня не денешься! Вот тут и станешь моей!

И я стала его прямо там, в сугробе…

– И что у тебя за манеры-то! – воскликнула я, когда Леша вытянул меня во второй раз из сугроба любви. – Ты не можешь, как все нормальные люди? Я ведь снова заболею!

– «Кукурузница» ты моя, – нежно шепнул он мне на ухо. Нет, я решительно не могла на него обижаться.

– Где мы?

– Пойдем, сейчас увидишь.

Мы скоро нашли тропинку, и вдруг впереди, прямо перед собой я увидела церковь, слева еще одну, вдалеке еще, чуть поменьше. Купола, кресты, небольшое кладбище в стороне…

– Ты куда меня привез? – с ужасом спросила я его.

– В монастырь, – как ни в чем не бывало сказал он.

– Ты что, с ума сошел? Как тебе это в голову могло прийти, богохульник?!

– Ну я всегда мечтал… Около монастыря или кладбища.

– Как отсюда выйти? – негодовала я.

– Что, религиозные чувства заели?

– Да, заели! Можно было бы предупредить! И вообще, ты со мной совсем не считаешься!

– Не злись. Нельзя ругаться около церкви, – серьезно сказал он.

– Ну, кто бы говорил!

– Если б я тебе заранее сказал, ты бы ни за что не согласилась, а с неведающих и спрос малый. Так что успокойся, этот грех уже висит тяжким грузом на моей душе. С тебя не спросится, моя «Уходящая осень», – прошептал он, целуя мое ухо. Нет, я все-таки не могу на него обижаться!