Мы с Питером еще раз отрепетировали все свои трюки в классной комнате: Питер считал, становился на задние лапки, прыгал через кольцо, притворялся мертвым (падая лапами кверху) и делал все, что полагалось. В день праздника у меня возникло странное чувство, словно комок застрял в горле. Позже я узнала от мистера Эшли, что в театральных кругах это называется «мандраж».

Миссис Картер пригласила на праздник не меньше двадцати детей: всяких Мэгги, Пэгги, Томов и Тимов, среди них были и совсем младенцы, и мальчики и девочки лет десяти или даже старше. Когда мы с Питером прибыли к миссис Картер, все собравшееся общество уже объелось персиковых десертов, сливовых пирогов, пирожков с яблоками и абрикосового бланманже и до такой степени наигралось в прятки и жмурки, набегалось, нападалось, нащипалось, накусалось, насмеялось и наплакалось, что миссис Картер не знала, что и делать. Она с порога обрушила на меня бурю восторгов. Я же боялась опозориться. Что, если Питер откажется выполнять свои трюки? Если он меня подведет?

Стулья стояли, словно в ожидании грандиозного представления. Заливаясь румянцем, я перебирала в голове возможные варианты развития событий: сесть на корзинку Питера и разрыдаться? Удрать, оставив Питера выпутываться самостоятельно? Или умолять миссис Картер перенести день рождения сына на потом? Но я стиснула кулаки. Я приняла приглашение — и не разочарую их.

Началась толкотня. Все хотели сидеть в первом ряду. Миссис Картер пришлось повысить голос и посадить вперед своего собственного сына и пять дочерей, младшей из которых только недавно исполнилось полтора года и она меня явно побаивалась. Я слышала, как дети шушукались: сейчас будет выступление клоуна, потом — кукольника и фокусника; а некоторые спрашивали друг друга, что здесь делает эта «большая девочка».

Все взгляды сосредоточились на мне и моей корзинке. Я была на грани обморока. Ну что ж, если я сейчас упаду — тем хуже, миссис Картер сама виновата. Я наклонилась, чтобы открыть крышку корзинки, Питер высунул голову, поставил лапки на плетеный край и навострил уши в ожидании опасности. Его появление встретили таким взрывом смеха, выкриков и аплодисментов, что Питер тотчас снова скрылся внутри. Все подумали, что он спрятался нарочно, и завопили еще громче.

Перед глазами у меня все плыло. Но вот дети угомонились, и я тихонько позвала Питера. Снова показалась его милая мордочка, а младшая дочь миссис Картер громко расхохоталась от счастья. Все зашикали на нее: «Ш-ш-ш, тише!» Питер согласился выйти из корзинки… правда, мне пришлось его немного подтолкнуть. Мы начали с простейших трюков: подняться на задние лапки, станцевать несколько па, прыгнуть через кольцо, отбарабанить ритм. Малышка хохотала без умолку и тянула к Питеру ручки, пытаясь его схватить.

И — о чудо! — кролик послушался с первого раза, команду не пришлось повторять двадцать раз; он упал на спину и застыл, подняв лапки кверху. Даже миссис Картер расхохоталась. Потом мы занимались арифметикой. В ответ на «сколько будет два плюс два?» он два раза постучал лапкой по полу, и я его отругала. На «три плюс два» он постучал три раза, и я дернула его за ухо.

Питер спрятался, как я и просила, но вскоре выглянул.

Питер любил детей. Он, конечно, раньше никогда не видел их в таком количестве и таких шумных. Но, как только первый испуг прошел, он с удовольствием принялся их развлекать.

Я подтолкнула его в направлении малышки Нелли Картер. В три прыжка Питер оказался перед ее стулом.

Я поймала Питера и дала Нелли подержать его на ручках. Она изо всех сил схватила беднягу за ухо, так что он дернулся. Я осторожно разжала ее кулачок и тут же, чтобы спасти Питера, попросила его показать самого большого шалуна.

На этот раз я подтолкнула кролика к Эдмунду. Несколько прыжков — и вот Питер уже сидит перед мальчиком, а тот бережно гладит его по прижатым ушам и спинке. Естественно, всем тоже сразу захотелось его погладить, и мне пришлось следить, чтобы моего кролика не разорвали на части. Когда все закончилось и Питер, живой и невредимый, снова очутился в своей корзинке, я вдруг осознала, что прекрасно провела время.

Утро после триумфа — всегда хмурое. В последующие дни я спасалась от скуки в классной комнате. Нет, я, конечно, читала книги, доучивала наизусть «Укрощение строптивой», дорабатывала (согласно требованиям науки) наброски с грибами или же доводила до ума эксперименты с гнилью на сухой древесине… Но утром ли, вечером — меня неотступно преследовал один и тот же вопрос: зачем? Зачем я все это делаю? Зачем учусь, исследую, упражняюсь, стремлюсь к совершенству? Зачем? И все чаще, будто сам собою, вырисовывался очевидный ответ: а низачем. Нет никакого смысла.

Когда в семь часов вместо обычных шести тридцати (воля моя слабела) я поднялась с постели, Глэдис вручила мне письмо со словами: «Дроля ваш прислал».

Герр Шмаль написал, что они с молодой супругой наконец вернулись в Лондон и ничто не принесет им большей радости, чем снова увидеть меня, лучше всего в компании двуглавой змеи. Предвкушение встречи вернуло меня к жизни. Но у мамы нашлось для меня столько дел, что я смогла снова воспользоваться черным ходом лишь через неделю.