Она никак не могла решить, как сказать Андрею о повелении хана, как заставить его понять глубину ее горя. Думала, может, надо сказать ему обо всем и услышать голос его чистого светлого разума, еще не задымленного копотью сожженных жизненных костров. Сознавала, что заставляет Андрея теряться в догадках из-за изменившегося обхождения с ним. Была боярыня уверена, что Андрей догадывается, что она вынуждена поступать так при родителях, но все равно у него от этого неспокойно на душе.

Душным кажется боярыне тепло опочивальни. Решила выйти на холодок майской ночи. Открыла дверь, вышла на гульбище, вслушивалась в голоса ночи. Привычно для нее весеннее конское ржание, но непривычно громким кажется пение соловьев. Мелькнула мысль, что у всего живого весенняя радость, а она путается в тенетах горя.

Увидела Андрея, идущего в хоромы, от радости чуть не окликнула его, но тотчас вернулась в опочивальню, а из нее подалась в сени, прислушиваясь к шагам Андрея. Слышала, как певуче скрипнула дверь его горницы. Задохнувшись от сердцебиения, боярыня сбежала по лестнице и рывком отворила дверь к Андрею.

В горнице от лунного света мглистость. Андрей, увидев боярыню, сказал тихо и ласково:

– Аринушка! Глазам поверить боюсь. Уж ты ли это?

– Родимый мой!

Боярыня обняла Андрея, прижалась к нему, уткнувшись лицом в грудь.

– Истомилась без тебя.

– Аринушка, что с тобой?

Андрей целовал глаза боярыни, влажные от слез. Встревоженный ее состоянием, спрашивал:

– Не скрытничай, Аринушка, Богом прошу, не скрытничай. Я в роще бродил. Тревожно мне от твоей тревожности. Чую, что неладность у тебя завелась.

– А я от нее твоими словами заслонюсь. Ты не молчи. Нужен мне твой голос, от него мне тепло. Студено у меня душе после наезда матушки с батюшкой.

– Поди, из-за меня студеность?

– Что ты родимый! Ты – моя радость! Аль не слышишь, как соловьи заливаются. Может, для нас. Говори, не скупясь на ласковые слова для Аринушки…

Боярыня ушла из горницы Андрея, когда на небе смешивались нежные краски раннего утра.

Все еще пели соловьи, но их пение приглушали горланящие петухи, пробуждая людскую жизнь.

Войдя в рощу, боярыня ощутила буйное дыхание весенней природы, вслушиваясь в похрустывание молодой травы под ногами. Шла с гордо запрокинутой головой, обретя покой, как будто тепло Андреевых рук растопило все, что тревогой мешало жить. Шла, вспоминая ласковые слова любимого, которые Андрей говорил, поверив ей, что они нужны ей в эту майскую ночь. Дошла до храма, увидев на его кресте позолоту взошедшего солнца. Остановилась и вспомнила, что ночь, принесшая покой, минула и она вновь осталась со всем, что опалило горем ее душевную радость.

Вернувшись из рощи, боярыня, переступив порог опочивальни, остановилась, увидев сидящую на лавке мать.

– Дожидалась тебя, доченька. Кажись, в ином месте ночь скоротала? – спросила старуха, оглядев дочь.

– Аль не вольна?

– Тебе и горе не помеха!

– Утеряла покой, ищу его по всей вотчине.

– Не найдешь, покедова Гришу из татарского полона не вызволим.

– Об этом, матушка, первая забота вашего князя.

– Понимай, что князь в сем деле начисто руки умыл. Не ослушник он перед татарами, по воле хана правит уделом.

– По его вине брат в беде.

– Окромя тебя Гришу никто из беды не вызволит. Любишь брата. Судьба его тебе тягостна. Вот и вызволишь.

– У самой судьба не больно радостной выдалась.

– Пустое молвишь!

Старая боярыня встала и, пройдясь по горнице, сурово смотря на дочь, спросила:

– Доколе будешь упрямиться? Кровянишь материнскую душу, обрекая сына моего на погибель. Неужли за дни ничего дельного не надумала? Неужли вдоветь не наскучило? Ханский сын тоже мужик. Брат в беде, а ты молодца возле себя пригреваешь, позабывая про вдовью честь.

– Подглядели? Я люблю Андрея. С благословения Церкви с ним обвенчаюсь.

– Не бывать этому!

– Кто запрет наложит?

– Татарский хан. Нет тебе от него спасения. Сам московский князь Дмитрий не поможет. Помни, своей волей в Орду не явишься – так силой возьмут. Хан найдет на тебя управу. Он князей ставит на колени. Наш князь в уделе сокол, а в Орде – мокрая курица из-за страха за жизнь. Решай, Арина! Спасешь Григория – стану за тебя молиться.

– Не видать хану меня на коленях. Не для этого народилась!

– Не заносись! Супротивница! Прокляну тебя, ежели брата погубишь!

– Проклятие твое, матушка, от меня Богородица отведет! Решать просите? Так решение я приняла!

– Явишься в Орду?

– Как управлюсь с делами. Всему свое время.

– Спасибо, доченька! Дай расцелую тебя, разумница.

– Уволь, матушка, от непривычной ласки. Решение мое слыхала. Провожу вас и займусь делами.

– Никак, гонишь со двора?

– Не гоню, но правды скрывать не стану – отвыкла от вас.

– Неужли вовсе стала тебе чужой.

– А когда были родной матерью?

– Видать, позабыла, с кем речь ведешь?

– Уйдите, матушка, а то вовсе неладное от меня услышите!

Старуха растерянно пошла к двери, но у порога выпрямилась и, вскинув голову, резко сказала:

– Смотри, Арина! Обманешь – прокляну!

После ухода матери Ирина подошла к постели, упала на нее плашмя и, колотя кулаком по подушке, заговорила:

– Не струсила разом принять решение! Не боюсь ханской злобы, потому своей обзавелась. Помоги, Господи, осилить напасть замысла татарина! Помоги рабе твоей, грешной Арине…

Закатные лучи стайками золотых рыбок плескались в ряби воды. Тень от заозерных лесов шалью укрывала часть озера, и плыла по нему лодка с боярыней Ириной и Андреем.

Андрей греб, бесшумно погружая весла в воду. По просьбе боярыни вполголоса пел песню, сохранившуюся в памяти с ребяческих лет.

После отъезда родителей боярыня старалась не расставаться с Андреем. Перед закатом они уплывали от вотчинной суеты в заозерные леса. Но прогулки были молчаливы. От молчания Ирины Андрею становилось не по себе. Он неустанно думал о том, что могло так сильно озаботить любимую, с лица которой исчезла улыбка. Он терпеливо ждал, когда она, как и обещала, расскажет, что ее беспокоит.

Однако боярыня всякий раз собиралась начать разговор, но все откладывала, холодея от сознания, что причинит Андрею душевную боль.

Ирина надеялась вызволить брата, но при этом уберечь себя от супружества с татарином.