– А она вроде в тебя влюблена, – сказал тогда Гена, все больше думая о себе и об Инге.

– Они дети, Гена. О какой любви речь? Она мне как сестренка. Младшая непутевая сестренка, – фыркнул Гриша и укатил с Машей кататься по вечернему городу.

Гришке повезло больше, думал сейчас Гена, помешивая булькающую овсянку. Гриша и старше его на целых семь лет. Это ощутимая разница для того, чтобы держать свои чувства и желания в узде. Он лично с этим почти не справлялся. Да и Инга, невзирая на юный возраст, была великим манипулятором. Она вила из него веревки, заставляла чувствовать себя последним подонком, заставляла ревновать. Если бы о том, что происходило, узнали ее родители, ему бы не поздоровилось. А теперь так вообще…

Он снял кастрюльку с кашей с огня. Поставил остужаться у распахнутого настежь огня. А тем временем принялся взбивать яичный белок до пиков. Потом добавил в кашу, все еще раз взбил и только тогда вывалил все в глубокую тарелку и посыпал сверху дроблеными орехами.

Сделал все по привычке. Так любила Инга. Для себя бы он так выпендриваться не стал. Просто разбил бы яйца на сковородку и прикрыл крышкой.

Ингу он баловал. Заморачивался с завтраками, если она у него оставалась. Это бывало нечасто, точнее – редко, но бывало.

Гена сел за стол, взял в руки ложку, зачерпнул каши и застыл.

Господи! Ее больше нет! Его милой маленькой девочки больше нет! Она умерла. Страшно, гадко, на вонючем пустыре. Почему так?! Как она могла?..

Как она могла так поступить с ним?! Он же не хотел так! Он хотел совсем по-другому! Он хотел быть терпеливым. Хотел ждать, когда она повзрослеет, станет совершеннолетней. А она…

– Грязная сука! Шлюха! – прошептал он и почувствовал, что плачет. – Ненавижу!

Он плакал и совал в себя кашу. Ложку за ложкой, ложку за ложкой. Давился и ел. И все время думал о ней. О той грязи, в которой она умерла. О той грязи, в которую она его затащила и все выпачкала. Все осквернила!

Зазвонил мобильный. Номер был незнаком ему. Но он все равно ответил. Девчонки, с которыми они катались, часто звонили и часто меняли номера.

– Алло, Гена, ты?! Это Маша.

– Какая Маша? Подруга наша? – попытался он острить.

– Хватит! – оборвала она его грубым матом. – Гришку арестовали!

– Что сделали?! Арестовали?

Последняя ложка каши застряла в горле, он закашлялся. Он проглотил еле-еле, подышал. Спросил задушенным голосом:

– Что значит арестовали? За что?!

– За то! Идиота не включай. – Она вдруг всхлипнула. – Они вышли на механика из гаражей. Он сдал всех.

– И?

В голове все смешалось, завертелось, запрыгало, больно ударяя в виски.

– Что «и», Гена?! Этот чел рассказал полиции, что мы были там все вместе. Что Инга была с нами. Была с тобой! А потом где ее нашли, а? Не догоняешь, чем это грозит тебе?

– Нет. – Он тупо смотрел в пустую тарелку и чувствовал, что его сейчас стошнит прямо в нее.

– Ты, сука, последний, кто видел ее в живых! Ты, а не Гриша! Почему они взяли его, а не тебя, блин?! Ты извини меня, Гена, но, если менты придут ко мне, я тебя сдам. Какого хрена Гриша должен за тебя париться?

Она тараторила так быстро, что не все слова доходили до него. А какие доходили, жалили, жалили, жалили. Они – эта группа малолетних шлюх – решили все свалить на него? Отмазать Гришку, а его запачкать?!

– Ты последний видел ее в живых, Гена! Ты!

– Нет. Не я. – Язык заплетался. Слова выходили невнятными, но он все же сумел выговорить: – Последним, кто видел ее живой, был убийца, детка!

Клавдия Ивановна решила перебрать гречку. Решила, что раз Машка в школе, помешать ей она не сможет. Не станет носиться, как ужаленная, между кухней и комнатой. Не будет поднимать пыль. Приставать с ненужными вопросами, высмеивать ее. Взяла за моду последнее время, мерзавка, насмехаться над старой бабкой. Будто она и впрямь из ума совсем выжила.

Позавчера, к примеру, не ночевала, бестия, дома. Вернулась почти утром. Быстро сгоняла в душ, оделась во все школьное и села к столу с кофейной чашкой.

– Почему не ночевала? – спросила у нее Клавдия Ивановна, входя в кухню с пузырьком лекарств. – Я переживала.

– Ба, ты чё?! – округлила Машка бесстыжие глазищи. – Я только из койки. Уже в ванной была.

Клавдия Ивановна внимательно оглядела внучку. Руки трясутся. Глаза красные. То ли от того, что ревела, то ли от того, что всю ночь не спала.

– Может, ты только что и из койки, – Клавдия Ивановна спрятала пузырек с лекарствами в шкафу, – только вот из чьей?

Машка привычно закатила глаза, просипела:

– Пипец, вообще!

И через пару минут убралась из дома. Но перед тем как уйти, долго мыла обувь в раковине. И это не прокол? Пусть она и непутевая, ее внучка, но обувь всегда с вечера моет.

Клавдия Ивановна могла что-то и перепутать, да. Заспать даже могла. К примеру: вчера или позавчера Машка целовала ее перед сном в щеку? Но вот с невымытыми ботинками у внучки явно промашка вышла. Она мыла их утром, потому что только недавно вернулась. Иначе помыла бы с вечера.

Где была, стерва?! Где и с кем ночь провела? Кругом что творится! Молодых да ранних и на наркотики сажают, и воровать заставляют, одну вон даже убили. Машкину одноклассницу. Были из полиции, долго разговаривали с ней. Клавдия Ивановна рядом сидела, слушала. Поначалу не все поняла. Но потом, когда молодой парень в звании капитана ушел, она весь разговор в голове прокрутила. И многое ей стало ясным. И кое-что вспомнилось.

К Машке с вопросами соваться было бесполезно. Похихикает да вежливо пошлет куда-нибудь. С Дашей – дочкой покойной соседки – поговорить бы серьезно. Да тоже опасно. Она вон какая непримиримая стала после смерти матери. Двоюродного брата арестовала. Не своими руками, конечно, люди другие были. Но она стояла за этим арестом.

– Ба, ну вот откуда ты это взяла? – подняла вчера вечером на нее Машка непривычно бледное лицо. – Она тебе сама сказала?

– Люди говорят, – уклонилась от ответа Клавдия Ивановна.

– А еще что люди говорят?

– А то, что мотоциклист этот непутевый будто и Дашкину мать убил!

– Ба, хватит! – заорала на нее Машка не своим голосом.

Упала лицом в подушку и так горько расплакалась, что Клавдия Ивановна неожиданно прозрела.

Да она влюбилась, что ли, в этого стилягу? Ай, дуреха, дуреха! Да он же непутевый! Нина – покойница – часто рассказывала про племянника от сестры. Как тот все нервы ее сестре вымотал. Во всякие нехорошие истории без конца попадал. Да и староват он для Машки, вот что!

Она оперлась о трость трясущимися руками. С болью понаблюдала за тем, как содрогается внучкина спина. Подумала, что был бы жив ее сынок, он бы не допустил того, что его дочка со всяким сбродом дружбу водит. Он строг был в этом плане. Потому и жену свою – Машкину мать – не простил, когда она подолом мести принялась направо и налево.