— В таком случае у меня все, а у тебя?

Эадульф помотал головой.

— Тогда, брат Осимо… ах, чуть не забыла. — Она запустила руку в сумку-марсупий и протянула субпретору обрывок папируса. — Вы можете сказать, что это за язык?

Брат Осимо взял папирус, бросив на нее изумленный взгляд. Но едва он успел встретиться с ней глазами, как его лицо вновь приняло прежнее спокойное выражение.

— Написано знаками арабов. А язык — арамейский.

— О чем тут написано? — продолжала Фидельма.

— Это часть какого-то текста. Кто знает? Может быть, это даже письмо. Расшифровать можно только несколько слов.

— Какие? — не отставала Фидельма.

— На этом языке читают справа налево. Вот здесь слово «библиотека», «священная болезнь» и транскрипция какого-то греческого имени, заканчивающегося на «офил», а дальше слова «цена» и «обмен». В общем, смысла нет.

Когда они покончили со скудным ужином (после которого Фидельма неожиданно почувствовала себя смертельно усталой, несмотря на то, что днем поспала), Фурий Лициний был отправлен на поиски настоятельницы Вульфрун и сестры Эафы. Фидельма и Эадульф некоторое время сидели молча. У Фидельмы не шли из головы слова брата Осимо. Она была уверена, что Осимо и Ронана Рагаллаха связывало что-то большее, чем отношения начальника и подчиненного, что-то куда более близкое. Она была почти уверена, что, бежав из-под стражи, Ронан направился за помощью именно к Осимо Ландо. Но это подсказывало лишь чутье, а не собранные сведения.

Она заметила, что Эадульф машинально барабанит пальцами по столу, и хмыкнула, недовольная, что ее отвлекли.

— О чем ты думаешь, Эадульф? — спросила она, когда стук не прекратился.

Эадульф поморгал и, спохватившись, перестал стучать.

— Я просто думал о том, что сказал Осимо.

Фидельма удивленно приподняла бровь.

— Я тоже. А о чем именно ты думал?

— Про арабские слова, которые он перевел.

Фидельма была разочарована.

— А, — сказала она, пожав плечами. Она решила, что Эадульф тоже думает об Осимо и Ронане. — Ну, вряд ли это важно.

Эадульф покачал головой.

— Может быть. А может быть, и нет. Но это вызвало у меня кое-какие воспоминания. Ты же знаешь, Фидельма, я несколько лет учился в Ирландии, в великой школе врачевания Туайм Брекайне.

— А как это связано с арабскими словами?

— Может быть, и никак. Я к тому, что я немного разбираюсь в лекарском деле.

— Все равно не понимаю, причем здесь это.

— Я записал слова, которые перевел Осимо, на тот случай, вдруг они когда-нибудь обретут смысл.

— И что?

— Первое слово было «библиотека». Возможно, в тексте идет речь о книгах. «Священная болезнь» — эти два слова были рядом. «О священной болезни» — это название трактата Гиппократа, в котором он утверждал, что нет различия между чувственными и двигательными нервами.

— И что? Эадульф, я запуталась.

Эадульф снисходительно улыбнулся.

— Автором комментария к труду Гиппократа был Герофил из Халкедона, один из великих основателей Александрийской медицинской школы. Вполне возможно, что «офил» — часть его имени. То есть в тексте могла идти речь о труде Герофила «О священной болезни», находящемся в какой-то библиотеке.

Фидельма откинулась на стул и засмеялась.

— Тонко и в общем разумно. Может быть, ты и прав, Эадульф. Только пока нам от этого немного пользы.

— Но это может пригодиться потом, — довольно сказал Эадульф, который был явно горд успешно выполненным упражнением в дедукции.

Вернулся Фурий Лициний. Он не успел ничего сказать, как вдруг его оттолкнули в сторону и в комнату важно вплыла суровая фигура настоятельницы Вульфрун. Вблизи оказалось, что она очень высока ростом, даже выше Фидельмы, с резкими чертами бледного и худого лица. Крупный нос придавал ей еще более высокомерный вид, а тонкие губы были презрительно поджаты. Ясные ее глаза сверкали гневом.

— Ну? — спросила она безо всяких предисловий. — Что это за глупости?

Фидельма открыла рот, но Эадульф, заметив недобрый огонек в ее глазах, неловко поднялся и заговорил первым.

— Это не глупости, миледи, — сказал он, используя более церемониальное и почтительное обращение, чтобы напомнить Фидельме о том, что Вульфрун — сестра королевы Кента. — Сообщил ли вам тессерарий дворцовой стражи о полномочиях, которые дал нам епископ Геласий?

Настоятельница Вульфрун фыркнула, втянув носом воздух с такою силой, что Фидельма испугалась за ее ноздри.

— Мне сказали, но я не вижу, какое это имеет ко мне отношение.

— Значит, вас не касается, что ваш архиепископ-дезигнат убит? — почти промурлыкала Фидельма, только в свистящих согласных прорывался ее гнев.

Настоятельница Вульфрун метнула на нее свирепый взгляд.

— Нет, я хочу сказать, — и я думала, я ясно выразилась, — что вам меня спрашивать не о чем. Я ничего не знаю.

Эадульф умиротворяюще улыбнулся и жестом пригласил ее сесть.

— Не будете ли вы все же так добры уделить нам немного своего драгоценного времени? Всего несколько вопросов, для того чтобы мы могли сказать епископу Геласию, что выполнили то, что он требовал от нас.

Фидельма скрипела зубами, слушая его заискивающую речь, но решила, что будет лучше дать ему допросить настоятельницу Вульфрун. Как бы хорошо она ни умела владеть собой, одной минуты разговора с этой заносчивой женщиной достаточно, чтобы переполнить чашу ее терпения. Настоятельница села, левой рукой беспокойно теребя головной плат у горла.

— Когда вы в последний раз видели архиепископа-дезигната живым? — начал Эадульф.

— Вчера сразу после ужина. У нас был небольшой разговор насчет аудиенции с Его Святейшеством, которая должна была состояться сегодня. Мы разговаривали не более десяти минут у двери трапезной. После этого я отправилась сразу в свои покои. Сестра Эафа пришла, помогла мне приготовить постель, и я заснула рано. И только сегодня за завтраком я узнала о смерти Вигхарда.

— Все почему-то легли рано в эту ночь, — пробормотала Фидельма.

Эадульф продолжал как ни в чем не бывало:

— Где находятся ваши покои по отношению к покоям Вигхарда?

Настоятельница Вульфрун на мгновение нахмурилась.

— Как я понимаю, этажом ниже тех, что занимает мужская часть свиты. Вы сами должны это знать, брат Эадульф.

— Я имею в виду — находятся ли они прямо под покоями Вигхарда? Я просто хотел выяснить, было ли вам что-нибудь слышно.

— Нет, я ничего не слышала, — проворчала настоятельница.