— Но что могут делать дочери, кроме как быть послушными воле отца? — возразил Эадульф. — Разве не писал святой Павел: «Дети, будьте послушны во всем родителям вашим, ибо это благоугодно Богу»?

Фидельма нежно улыбнулась.

— А разве не писал Павел и этого: «Отцы, не раздражайте детей ваших, дабы они не унывали»? Но я все время забываю, что мы с тобой выросли в странах с разным правом. Мне всегда казалось, что у саксов дочери — это что-то вроде имущества, которое продается и покупается по прихоти отцов.

— Но саксонский закон ближе к тому, чему учил Павел, — уверял ее Эадульф, зная не понаслышке, сколь отличается положение женщины в Ирландии. — Павел говорил: «Жены, повинуйтесь мужьям своим, как прилично в Господе. Ибо муж над женою, как Христос — над Церковью…» Мы следуем этому закону.

— Я все же предпочитаю то, как заведено у нас, где у женщины, по крайней мере, есть выбор, — раздраженно ответила Фидельма. — Не нужно воспринимать как непреложную истину каждое слово Павла, ведь он был человек, и человек своей страны, иной страны, чем моя. Кроме того, и в его стране не все были с ним согласны. Павел был сторонником безбрачия для клириков, считая, что плотские отношения препятствуют высоким устремлениям души. Кто же поверит в это?

Эадульф был поражен.

— Это должно быть так, потому что это было причиной грехопадения Адама и Евы.

— Но как же плотская любовь может быть причиной греха, если это необходимо для продолжения человеческого рода? Неужели мы должны поверить, что Господь хотел, чтобы мы канули в небытие, если сделал размножение грехом? Если это грех, тогда почему Он не дал нам другого способа размножения?

— Павел сказал в Послании к Коринфянам, что брак и деторождение — не грех, — мягко заметил Эадульф.

— Да, но добавил, что это менее богоугодно, чем безбрачие. Я думаю, уже то, что Римская церковь призывает своих членов к безбрачию, таит в себе большую опасность.

— Это не более чем предложение, — возразил Эадульф. — Еще с Никейского собора и по сей день Рим только советовал священникам ниже епископа не жить со своими женами и, фактически, не жениться. Но никогда не запрещал.

— Рано или поздно запретят, — ответила Фидельма. — Иоанн Златоуст выступал против сожительства между монахами и монахинями в Антиохии.

— То есть ты против безбрачия?

Фидельма сморщила нос.

— Пусть те, кто хочет сохранять целомудрие, его сохраняют. Но не нужно требовать этого от всех остальных, независимо от того, хотят они того или нет. Разве не грех это против Господа — утверждать во имя Его, будто мы не можем служить Ему иначе, чем отвергая Его? Отвергая одно из величайших Его творений. Разве не сказано в Сотворении Мира: «сотворил Он мужчину и женщину, и благословил их, и сказал им: плодитесь и размножайтесь…»? Кто мы такие, чтобы это отрицать?

Она замолчала, потому что послышался стук в дверь и вошла сестра Эафа. Лицо ее было тревожно. Сперва она посмотрела на Фидельму, потом на Эадульфа.

— Я здесь, но я не очень понимаю, зачем меня позвали, — сказала Эафа. Хотя она старалась держать свои жилистые и загрубелые руки неподвижно, но пальцы все равно шевелились, выдавая ее волнение.

Фидельма ободряюще улыбнулась ей и жестом пригласила сесть. Эадульф видел, что ее гнев на Вульфрун уже улетучился. Значит, спор о целибате был для нее не более чем способом успокоиться после разговора с надменной настоятельницей.

— Это не более чем формальность, сестра Эафа, — заверила Фидельма саксонскую монахиню. — Я только хочу узнать, когда вы в последний раз видели Вигхарда живым?

Девушка растерянно моргала.

— Не понимаю, сестра.

— Тессерарий говорил вам, что нам поручено расследовать убийство Вигхарда?

— Да, но…

— Вы, наверное, видели Вигхарда вчера за ужином, в трапезной, где вы были вместе с настоятельницей Вульфрун?

Девушка кивнула.

— А после этого? — подсказывала Фидельма.

— Нет, после этого не видела. Я ушла, а настоятельница Вульфрун осталась беседовать с ним у дверей трапезной. Они… они о чем-то спорили. Я отправилась к себе. После этого я его не видела.

Эадульф подался вперед, внезапно заинтересовавшись.

— Настоятельница Вульфрун в самом деле спорила с Вигхардом?

Эафа снова кивнула.

— А о чем они спорили?

Эафа пожала плечами.

— Я не знаю точно. Я не слушала.

Фидельма ласково улыбнулась девушке.

— И вы вернулись в свою комнату, которая находится рядом с комнатой настоятельницы?

— Да, — спокойно ответила Эафа.

— И не рискнули больше выйти из комнаты в эту ночь?

— О нет, что вы!

Фидельма подняла бровь.

— Нет?

Девушка нахмурилась, замялась и поправила себя:

— То есть, нет, немного позже настоятельница Вульфрун вызвала меня к себе.

— С какой целью?

— Ну как? — Эафа, казалось, была удивлена таким вопросом. — Чтобы помочь ей расстелить постель.

— Это для вас обычно?

Девушка выглядела озадаченной.

— Я не очень понимаю, о чем вы, сестра.

— Вы ведь спутница настоятельницы Вульфрун, это так?

Снова кивок был ей ответом.

— Тогда почему вам приходится выполнять всю мелкую работу по хозяйству, которую она может делать сама?

— Потому что… — Эафа подумала. — Потому что она очень знатная дама.

— Но сейчас она просто одна из сестер. Даже настоятельница не вправе требовать, чтобы кто-то из ее обители прислуживал ей.

Эафа не ответила.

— Послушайте, почему вы решили стать служанкой настоятельницы Вульфрун?

Эафа подняла на нее свои светло-карие глаза. Казалось, что она хотела ответить что-то, но снова понурила голову. Только чуть заметно кивнула.

— Почему? — настаивала Фидельма. — Будь она знатная дама, или настоятельница, или скромная сестра во Христе, в любом случае Вульфрун не имеет на это права. Вы служите только Господу.

— Я больше ничего не могу сказать, — твердо произнесла девушка. — Я могу сказать только, что вчера вечером я прислуживала настоятельнице Вульфрун, и когда все было готово для ее сна, я вернулась к себе и легла спать.

Фидельма хотела продолжить, но раздумала. Давить на девушку не имело смысла.

— Во сколько это было, Эафа?

— Я точно не помню. Но раньше полуночи.

— А откуда вы знаете?

— Я проснулась, когда звонили к полуночному Ангелусу, и тут же снова уснула.