Первые полтора года после знакового решения большевиков легализовать местную торговлю «как через кооперативные организации, так и на рынках и базарах» [Директивы КПСС и Советского правительства по хозяйственным вопросам 1957, 1: 225] представляли собой по большей части переходный период. Практики обмена последних лет, применявшиеся жителями в целях выживания, были усилены повсеместным голодом и бедностью. Разумеется, когда в конце мая советские власти официально позволили осуществлять куплю-продажу определенного спектра товаров всем гражданам, мелкая торговля расцвела как никогда. Фабричные рабочие, которым было дано однозначное разрешение продавать на рынке то, что они получили в качестве «премии в натуральной форме», а также те, кто прибывал в города, спасаясь от голода, торговали на улицах, чтобы свести концы с концами[159]. Показательным для всего класса таких лоточников является пример текстильного рабочего Р., который впоследствии принял участие в социологическом исследовании жизни рабочих Елены Кабо. В 1921 году его жена и дочь скончались от голода дома, в Самарской губернии. Р. продал дом за 55 фунтов муки и вместе с младшим сыном переехал в Москву, где занимался уличной торговлей, пока не устроился на работу на Трехгорную мануфактуру [Кабо 1928: 55]. В 1921–1922 годах многих мотивировала заниматься мелкой торговлей безработица, вне зависимости от того, голодали они или нет. Одновременное сокращение кадров во всех государственных учреждениях в связи с упразднением централизованных субсидий оставили уволенным работникам и рабочим мало альтернатив, кроме рынка. Не имея капитала, они покупали или создавали сами небольшое количество товаров, которое потом перепродавали или сбывали на улице, железнодорожных станциях или базарах.

Во всех ранних аналитических работах, посвященных периоду НЭПа, отмечался мизерный масштаб такой торговли и огромное число ее участников. В сводке свидетельств за третий квартал 1921 года, опубликованной в декабре, отмечалось, что

каждый торгует, хотя бы немного: работники социалистических предприятий, рабочие, инвалиды, бывшие лавочники и т. д. <…> Наводнение рынка огромным числом мелких торговцев, торгующих с рук, с лотков, и только в лучшем случае в мелких крытых помещениях – повсеместная реалия современной частной торговли[160].

В отчетах за четвертый квартал отмечалось общее снижение числа торгующих, однако отсутствие каких-либо изменений в характере их деятельности: «…люди торгуют с рук, с лотков, с тележек и с земли. Они продают или исключительно еду, как в Петергофе, или, помимо еды, табак, мелкую галантерею и подобное»[161]. В первом квартале 1922 года отовсюду звучали примерно те же новости: «Частная торговля заметно развивается, в основном она имеет рыночный характер» (Курская губерния), «Развивается мелкая базарная торговля, уличная торговля с рук, а также торговля с прилавков или из киосков» (Калужская губерния), «В новых экономических условиях очень интенсивно развивается частная торговля, в основном она имеет мелкий спекулятивный характер, а также широко распространена базарная торговля» (Самарская губерния)[162].

Начиная с этого периода частная торговля постепенно приобрела более «нормальный» вид. По крайней мере рабочие смогли уйти с рынка мелкой торговли в связи с возобновлением выплаты зарплат в денежном выражении. Это происходило рывками: после 1920 года, когда денежная часть зарплаты сократилась до 6 %, она начала постепенно, но неуклонно расти, а во второй половине 1922 года резко увеличилось как количество, так и ассортимент товаров, выплаченных в качестве натуральной части зарплаты. Между работниками распределялось около 185 видов товаров: от ржи и овса до маковых семян, икры и клюквы; от лаптей до подштанников и «женской одежды»; от ниток и тканей до кирпичей и чугунных изделий [Струмилин 1923: 19–43, особ. 39]. Продаваемых работниками товаров было достаточно, чтобы в определенных секторах рынка образовался перекос: например, кооперативам было сложно конкурировать с теми, кто продавал табак и сахар без официального разрешения, пока в начале 1923 года выплата зарплат продукцией на соответствующих заводах не прекратилась[163]. В исследовании изменений бюджета рабочих домохозяйств подобный шаблон поведения был выявлен и среди рабочих текстильной промышленности:

Еще долгое время в первый период Новой экономической политики и до валютной реформы [1924 года] значение натуральных элементов заработной платы было настолько велико, что рабочие хозяйства текстильных районов силой вещей превращались в лавочки для продажи ненужной, – или, вернее, недоступной – для личного потребления мануфактуры, полученной ими в счет заработка [Бюджеты рабочих и служащих 1929: 22].

Разумеется, в переходный период в домохозяйствах низкооплачиваемых работников товары, получаемые в качестве заработной платы, с большей вероятностью продавались, чем потреблялись. Пожалуй, типичным можно назвать случай работника депо Б. – еще одного участника московского исследования: несмотря на то что в 1921–1922 годах он получал от работодателей значительное количество тканей в качестве натуральной оплаты, с 1917 по 1923 год у его семьи почти не было новой одежды, так как получаемые товары обменивались на муку и картофель на рынке [Кабо 1928: 102].

Снижение той части доходов рабочих домохозяйств, что приходилась на рыночную торговлю, было впервые отмечено в исследованиях, проводившихся в Воронеже в первой половине 1922 года; оно ускорялось по мере того, как выплата заработных плат смещалась в сторону денежной формы. К декабрю 1922 года первое из нескольких крупных общенациональных исследований показало, что доля доходов рабочих, связанная с продажей имущества, упала до 7,4 % (еще 1,8 % приходилось на продажу выращенных домохозяйством продуктов) по сравнению с нормой периода Гражданской войны в 24–30 %. Годом позже на каждую из этих долей приходилось 3,5 % доходов домохозяйств. К 1927 году периодические продажи имущества упали до 0,6 % среднего заработка домохозяйства – ниже среднего показателя в период с 1908 по 1913 год [Бюджеты рабочих и служащих 1929: 14–19, 22]. Фактическое исчезновение продажи имущества как значительного источника дохода рабочих отражало не просто влияние монетизации оплаты труда: что гораздо важнее, оно означало, что благосостояние рабочих восстановилось по сравнению с нищетой 1917–1922 годов. Как отмечали некоторые исследователи бюджетов рабочих домохозяйств 1920-х годов, высокая доля рыночных продаж в доходах почти всегда была показателем бедности. При исследовании разных временных периодов обнаруживалось, что в те годы, когда заработная плата рабочих была на самом низком уровне, продажи составляли самую большую часть их доходов; исследование бюджетов разных по уровню дохода групп населения показало, что чем меньшим был уровень официального заработка, тем значительнее была роль доходов, полученных от неформального обмена [Там же, 1:22; Струмилин 1923: 31; Кабо 1928: 138–148]. Благодаря монетизации и росту зарплат в середине 1920-х годов городские рабочие прошли полный круг вовлеченности в рыночную торговлю: как и в довоенный период, встречались отдельные случаи торговли имуществом, но ни для кого, кроме самых бедных,