Украине было определенное число торговцев 2-го разряда, в основном (но не исключительно) евреев, которые смогли арендовать прилавок на рынке, но едва зарабатывали прожиточный минимум. Пожилой торговец рыбой из маленького города недалеко от Одессы Йоэль Абрамович Серпер в высокий сезон мог продавать товаров на 500 рублей в месяц, но неизвестно, как он выживал зимой. Макар Андреевич Томилин был мелким сельским торговцем и до, и после революции, а в период НЭПа продавал различные мелкие товары на 250 рублей в месяц. Подобное явление не было исключительно характерным для малых городов: в портовом городе Николаеве Меер Яковлевич Линецкий продолжал арендовать рыночный прилавок в ряду мучных и бакалейных изделий как минимум на протяжении 1927 года, несмотря на то что продажи никогда не приносили ему более 200 рублей в месяц. Таких историй множество, и, разумеется, их можно обнаружить и в других регионах[167]. Повсеместно мелкие торговцы предлагали стандартный ассортимент товаров: чай, мука, конфеты, соль, табак, иглы, нитки, пуговицы, гвозди. Все это приобреталось в малых количествах у государственных, кооперативных и частных продавцов, зачастую в поездках в более крупные города. Доходы от таких продаж варьировались в диапазоне от 10 до 30 рублей в месяц.

Многое из этого существовало и в дореволюционной России, но и без того безрадостные перспективы заработка для торговцев из малых городов при советской власти значительно ухудшились. Беспощадная стигматизация торговли как бесчестного, «нетрудового» занятия отравляла отношения между лавочниками и крестьянами в 1920-х годах, как и неблагоприятные тенденции в движении цен. В начале 1924 года, сразу после окончания худшей фазы кризиса ценовых ножниц, газета «Беднота» организовала опрос крестьян на тему «Кто такие кулаки?». Полученные ответы обнаруживают гораздо большую неприязнь к торговле, чем в дореволюционный период. На вопрос, считать ли бедного человека, который «на гроши торгует исключительно для того, чтобы не умереть с голоду» кулаком и буржуем, большинство опрошенных ответило утвердительно:

…всякий торговец в крестьянской среде, будь он мелким или крупным, является элементом нежелательным…

Всякий бедный, торгующий в деревне человек, нежелающий улучшить свое крестьянское хозяйство и жить исключительно этим хозяйством, должен считаться человеком, ищущим легкой наживы, и в нем нужно видеть будущего кулака…

Прежде всего никак нельзя поверить, чтобы «бедный человек» на гроши мог вести торговлю какую бы то ни было, тогда как при настоящих ценах на продукты… без ста тысяч не купишь ни рубашки, ни поросенка. Человек, добывающий себе средства на пропитание путем торговли, как легкой и сплошь преступной наживой (ибо пословица метко говорит: «не обманешь – не продашь»), – само собою становится паразитом общества… [Деревня при НЭПе 1924: 21,27, 29].

Разумеется, в этот период были и успешные торговцы-«кулаки»[168], однако экономические условия все чаще загоняли работников частной торговли в угол. Что касается евреев, то ирония пореволюционной ситуации заключалась в том, что закон больше не запрещал им владеть землей, но, не имея капитала для ее покупки, слишком многие из них продолжали влачить нищенское существование, занимаясь мелкой торговлей, платить непомерные налоги и конкурировать с предприятиями социалистического сектора в условиях обнищания покупателей[169]. Удивительно, что даже беднейшие торговцы из моей базы данных продолжали свою деятельность: при непрерывном товарообороте в «постоянных» лавках, многие лавчонки второй категории продолжали работу весь период НЭПа. Вне зависимости от того, были торговцы периода НЭПа евреями или нет, они были не «последними капиталистами России», как говорил А. Болл, а скорее новейшим воплощением городской бедноты.

Человеческое измерение общественных потрясений, произошедших после революции, видно в образах обнищавших мелких торговцев так же, как и голодающих крестьян или толп осиротевших или брошенных детей, скитающихся по улицам российских городов. Был у этих потрясений и экономический аспект. С экономической точки зрения нищета была лишь одним из проявлений проблемы истощения капитала – пожалуй, главного препятствия на пути восстановления экономики в первой половине 1920-х годов. Гиперинфляция начала периода НЭПа уничтожила любые сбережения, которые могли остаться после семи лет войны. За исключением зажиточных мешочников, встречавшихся редко, частные лица, стремящиеся начать свое дело, были вынуждены просить средства или товары взаймы. По-видимому, в 1921–1922 годах, перед наступлением кризиса ценовых ножниц, создался благоприятный момент для подобных займов. Как упоминалось во второй главе, реакцией государственных учреждений на маркетизацию были попытки избавиться от активов, поэтому они зачастую были готовы предоставлять торговцам товары в кредит на довольно выгодных для заемщиков условиях. Позже и торговые синдикаты, и Госбанк ужесточили требования для предоставления займов, ненадолго смягчив их лишь в 1925/1926 бюджетном году[170]. В «Кредит-бюро» регулярно приходили запросы об успешных до революции торговцах, которые не смогли заново открыть свое дело в начале периода НЭПа, но теперь, несколько лет спустя, запрашивали займ на стартовый капитал. Узнать, каким был ответ банков на эти запросы, не представляется возможным, но в кредитных отчетах единогласно рекомендовалось не предоставлять таким людям займов[171].

В тех регионах бывшей империи, куда советская власть пришла позже, чем в другие, проблемы капитализации изначально стояли менее остро. Многие торговцы из Центральной Азии и Украины продолжали свою работу в период Гражданской войны и закрывали свои лавки лишь на очень короткий промежуток времени, без потери имущества. Например, крупнейший самаркандский торговец фруктами дореволюционного периода Фишель Беркович Ерусалимский поставлял фрукты на местные рынки с 1918 по 1921 год без перебоев в работе, а единственным изменением, которое претерпело его дело после объявления НЭПа, было восстановление широкомасштабных торговых операций не только в Ташкенте, но и с Ленинградом, Москвой и Сибирью. Для предпринимателя такого уровня, как Ерусалимский, займы были доступны и после введения более строгой политики[172]. Среди аналогичных случаев в Центральной Азии можно назвать крупного торговца скотом из Ташкента, торговца тканями из Андижана и перекупщика муки и «колониальных товаров» из Полторацка. Мелкие торговцы тоже естественным образом выигрывали от неполного введения политики военного коммунизма в своих регионах[173]. Необходимо подчеркнуть, что это изначальное преимущество не гарантировало продолжительного успеха предприятия. Несколько примеров из Украины показывают, что из-за своей негибкости некоторые торговцы, открывшие заведения за 10–20 лет до войны, отказывались менять заведенную практику или методы работы в ответ на новые экономические и политические условия. Так, когда в 1923 году советское правительство приложило серьезные усилия к монополизации соляного рынка, торговец солью из Подольска Сруль Шмулевич Коган просто наблюдал за тем, как его средняя выручка рухнула с десятков тысяч, которые он зарабатывал с 1907 по 1922 год, до одной тысячи рублей в месяц в 1926