Очевидным преимуществом анатомической науки, в том числе практики вскрытия человеческих тел, является продление жизни и возможность лучшей заботы о здоровье, как и предвидел Фрэнсис Бэкон. Современный идеал медицины построен на особой модели взаимоотношений между доктором и пациентом, с которой все мы близко знакомы сегодня. Пациент предоставляет некий симптом (боль или наблюдение за тем, что произошло с ним), который доктор использует для диагностики заболевания или какого-либо иного биологического объяснения. Человек, не являющийся экспертом, отталкивается от поверхностных явлений и ощущений, в то время как медик обращается к тому, что сокрыто и имеет место где-то внутри нашей анатомии. Таким образом и составляется диагноз.

В данном случае имеет место существенный кредит доверия, коль скоро доктору позволено решать, какое заболевание или же биологическое нарушение стоит за определенным симптомом. В какой-то степени пациент должен отказаться от собственного представления о том, что с ним не так. Это доверие заработано веками упорной борьбы, но в конечном счете оно произрастает из осязаемых преимуществ как личных, так и общественных, которые медицина смогла предоставить. Обычная жизнь человека стала более долгой и менее болезненной.

Однако сопротивление медицинским исследованиям иллюстрирует важный момент, касающийся статуса экспертов в культурном восприятии прогресса. Современное нам медицинское видение тела, как обезличенной физической сущности, не ощущается интуитивно верным. Даже сегодня оно часто отталкивает нас, когда речь идет о нашем собственном теле или телах наших близких. Так, нам все еще необходимо давать свое согласие прежде, чем наши останки могут быть использованы в научных или медицинских целях, и это согласие получает общественное одобрение как поступок альтруистический, даже гражданский. Это позволяет предположить, что обычно мы не воспринимаем наши тела лишь как некий органический инструмент по Декарту и Гоббсу. Как и не считаем свою смерть (или происходящее с нами после нее) обычным физиологическим явлением, которое просто следует по возможности отдалять или контролировать какими-либо доступными для экспертов средствами. Чтобы наблюдать анатомию человека с чисто научной точки зрения, нам требуется действовать в ущерб инстинктивным формам памяти и скорби, от которых часто трудно отвернуться.

Несмотря на научные прорывы XXI века в части отдаления и предсказания смерти, она остается частью нашей жизни. Это все еще предмет для толкования, источник смыслов и ритуалов в большей степени, чем что-либо еще. Современные здравоохранение и медицина смогли добиться отделения человеческого тела – и его судьбы – от более широких вопросов морали и политики, но сделано это было на основе того же прогрессивного соглашения, что дало ход прочим формам экспертизы со времен Гоббса: что даже если жизнь утратит всякий смысл и восторг, нам так или иначе гарантируют ее продление. Так же, как Гоббс и позднейшие экономисты предполагали, что желание жить и получать удовольствие является общим для всех свойством, идея медицинского прогресса полагает, что мы поступимся нашими верованиями и ритуалами, лишь бы жить дольше и лучше. Коль скоро сегодня некоторые сообщества демонстрируют нужду в чем-то более символичном, порой даже более вредном для них самих, причиной этого может быть тот факт, что правительства и эксперты не были способны исполнять свою часть сделки. Это и проявляет себя в манифестах тех политических движений, что отрицают саму идею прогресса.

После внезапных итогов выборов президента США в 2016 году журнал «The Economist» опубликовал любопытный анализ на тему возможных причин победы Трампа, где основное внимание было уделено нескольким решающим штатам:

В отчете всего лишь приводились некоторые статистические корреляции и не предлагалось никаких теорий о том, что могло бы спровоцировать нездоровых людей поддержать Трампа. Тем не менее там указывалось на закономерность, которую было сложно игнорировать всякому, кто хотел бы понять географию и культуру правого популизма. Физическое здоровье сторонников Трампа было в заметно худшем состоянии, чем у избирателей Клинтон. Прежде чем разбираться, что может стоять за данным наблюдением, рассмотрим еще несколько свидетельств того, как прогресс в здравоохранении остановился и был обращен вспять.

Границы, поделившие Америку надвое, на либералов и консерваторов, городских и деревенских, на людей с высшим образованием и без него, по всей видимости, также проявляют себя в состоянии здоровья граждан. Известное исследование 2015 года, опубликованное аналитиками в сфере здравоохранения Энн Кейс и Энгусом Дитоном, показало неожиданное увеличение смертности среди белых американцев средних лет не испанского происхождения, вызванное рядом факторов, в том числе передозировкой наркотиков, сердечными заболеваниями, алкоголизмом и суицидом[88]. После десятилетий роста продолжительности жизни всех слоев населения США, согласно отчету, в данной группе люди начали чаще умирать в конце 1990-х годов. К 2015 году этот показатель стал падать[89]. Последующий анализ показал, что отмеченные Кейс и Дитоном тенденции имели место в первую очередь в сельской местности, особенно в экономически отсталых регионах, таких как Аппалачи, пострадавших от закрытия заводов и шахт[90].

Никакая другая страна в мире не испытала похожего роста смертности, какой обнаружили Кейс и Дитон в США XXI века. Единственный пример такого роста после Второй мировой был в России начала 1990-х годов, где падение коммунизма и массовая безработица среди мужчин привела к скачку гибели молодых людей. В основном это было связано с растущим потреблением очень дешевого, некачественного и опасного для здоровья алкоголя. Ожидаемая продолжительность жизни в России обрушилась с 70 лет в 1989 году до 64 в 1995-м[91]. Однако имеются тревожные тенденции и в других местах.