То, что люди чувствуют по поводу человеческого тела, как своего, так и чужого, является центром одного из влиятельнейших политических расколов нашего времени. Растущая политическая поляризация может быть связана с различными формами культурного деления, например, город против деревни или люди с высшим образованием против тех, кто его не имеет. Но есть нечто более странное в том, что касается тела. Свидетельства со всей Европы и США показывают, что у людей, которых вербуют националисты вроде Дональда Трампа или Марин Ле Пен, прогнозы по здоровью и продолжительности жизни значительно хуже среднего. Районы экономического упадка в деиндустриализованных регионах, таких как Эльзас, Западная Виргиния или Южный Уэльс, особенно страдают в этом отношении. Увеличение продолжительности жизни либо стагнирует, либо, как в некоторых случаях, пошло вспять.

Психологи заметили, что кроме прочего националисты больше тяготеют к «авторитарным ценностям». Предсказуемо, это включает в себя недоверие к избранным представительствам и основным СМИ. Однако вдобавок к этому имеет место особое отношение к телам других людей: носители авторитарных ценностей чаще склонны поддерживать смертную казнь, телесные наказания детей и пытки. Опросы в Великобритании, к примеру, показали, что 28 % граждан считают, что «пытки работают», а 27 % – что их следует разрешить. Однако среди сторонников Партии независимости Соединенного Королевства эти цифры составляют 53 % и 56 % соответственно, указывая на то, что некоторые из участников относятся к пыткам скептически, но все равно полагают нужным их допускать[82]. Таково политическое видение, в котором причинение физической боли, а то и смерти, и есть правильный принцип работы властей, будь он реализован в рамках системы уголовного наказания, школы, служб безопасности или в кругу семьи.

Такие убеждения полностью отрицают несколько столетий прогресса. Появление в конце XVII столетия экспертов было началом конца неоправданных, кровожадных форм наказания, которые позже были определены конституцией США как «жестокие и необычные». По мере того как роль бюрократии в государстве возрастала, насилие применялось со все большей осторожностью и в строго определенных целях. Обаяние авторитаризма строится на идеале воскрешения более интуитивной, раскованной формы власти, которая может позволить решать вопросы жизни и смерти публично, дать выход злобе. На этой воображаемой политической арене все очень просто. Вина должна подразумевать боль, невиновность – комфорт, а в итоге справедливость наконец-то торжествует.

Данный феномен озадачивает, но имеет объяснение. Желание подвергнуть физическому наказанию отчасти произрастает из ощущения собственной уязвимости – чувства, которые вы испытали в детстве, если вас подвергали телесным наказаниям. Еще это может быть особенностью возраста, как в силу более традиционных взглядов на наказания у старших поколений, так и более ясного осознания последними собственной смертности и хрупкости. Эксперименты показывают, что тяга к авторитарным ценностям может быть вызвана одним лишь напоминанием о смерти. Это означает, что все мы подвержены дрейфу в сторону более жесткой, суровой точки зрения всякий раз, когда вновь ощущаем непредсказуемость бытия[83]. Так развивается порочный круг, где страх порождает стремление причинить боль, что в итоге снова порождает страх.

К данному синдрому существует и более оптимистичный подход, который может дать ряд ценных политических уроков на будущее. Находясь на той странице истории, где доверие к политикам, журналистам – а в некоторых странах даже к судебной системе – падает, полезно будет отметить редкие исключения из общей закономерности. Врачи и медсестры пользуются уважением и доверием в степени, высокой независимо от культурных и политических различий[84]. В ходе референдума по выходу Великобритании из Евросоюза кампания в пользу независимости отметилась обещанием вернуть из Брюсселя расходы на 350 миллионов фунтов стерлингов в неделю и вместо этого отдать их Национальной службе здравоохранения. Фактическая неточность данной суммы навлекла гнев сторонников ЕС, но им также следовало бы задуматься, почему эта служба обладает такой политической значимостью и резонансом среди народа. Ощущение личной хрупкости может быть направлено в пользу политики сильной руки. Однако его же можно направить и в пользу профессий и организаций, что дают защиту.

Достижение альтернатив авторитаризму строится на второй из этих двух возможностей. Уязвимость и смертность человека является всеобщим состоянием, создающим страх и подозрительность в той же степени, что симпатию с сопереживанием. Но озабоченность вызывает тот факт, что отдельные прослойки населения больше других испытывают боязнь уязвимости, что поднимает вопросы здоровья, возраста, физического ухода и физического же наказания на новый уровень влияния на политической арене. В контексте длинной истории медицинского прогресса причины этого не очевидны. Мы живем в исключительное время, когда смерть можно отсрочить, а процессы телесного упадка предотвратить и поставить под контроль на длительное время. Благодаря открытию в середине XX века пенициллина, целые группы заболеваний исчезли с лица планеты. Изобретение же лекарственных форм контрацептивов вскоре после этого означало, что самые важные проблемы человеческого существования – создание и сохранение жизни как таковой – теперь оказались под нашим сознательным контролем в невиданной ранее степени.

Однако многие из нас ощущают жизнь по-иному. Именно это создает большую часть неопределенности и турбулентности, которую мы наблюдаем в нашей политике. Подобные чувства можно отметать, как нерациональные. Можно указывать на факты – насколько дольше и комфортнее стала жизнь человека за последние столетия. Но там, где речь идет о теле, чувства не вынести за скобки: именно наши нервные окончания сообщают критически важную информацию, от которой зависит выживание. Мы чувствуем голод и едим. Мы стараемся не касаться предметов, которые кажутся нам очень горячими. Эволюция научила нас бежать от ситуаций сиюминутной опасности. Невозможно оценить чью-то личную боль и смерть с объективной научной позиции. Для тех, кто, следуя Декарту, признал «разум» и «тело» фундаментально разными сущностями, нервная система всегда представляла философскую проблему. Взаимодействие физических ощущений, психологических эмоций и политической ангажированности делает это философское разделение неопределимым.

Прогресс в медицине был значителен, в особенности с середины XIX века, когда научные открытия впервые существенно поменяли медицинские практики. Эти достижения стали возможны благодаря отделению вопросов анатомического строения от моральных и политических, которое позволило ученым изучать человеческий организм во многом так же, как они могли бы исследовать растения, планеты или скопления горных пород: не спеша, объективно и беспристрастно. Современное нам переплетение физических недугов, неприязней и страхов с политикой дает основание полагать, что стремление разделять политику и анатомию уже не так успешно, как когда-то. Да, мы оказываем большое доверие профессиональным медикам, но, наверное, это скорее из нужды в заботе и благодарном слушателе, нежели исходя из фактов, которыми они владеют.