Боль всегда озадачивала философов и политиков. В то время как телесные раны и заболевания можно наблюдать со стороны, болевые ощущения – дело личное, а потому отделяют пострадавшего от остальных. В силу своей природы они не всегда поддаются адекватному выражению. Исходя из этого свойства боли теоретик культуры Элейн Скарри определяет чувство сильной боли как «крушение мира»[105]. Пострадавший видит себя наедине со своими ощущениями и зависит от того, могут ли окружающие верить и сопереживать ему. По словам Скарри, «чувство боли позволяет осознавать факт; жалобы на боль вызывают сомнение»[106].

Это порождает особую политику, коль скоро неизбежно чьи-то страдания кажутся искренними, а чьи-то – преувеличением. Она подразумевает разность взглядов на то, кто заслуживает сострадания и в какой степени, вопрос, достаточный для формирования не пересекающихся политических позиций. К примеру, американские консерваторы исторически склонны к более жестким взглядам, согласно которым страдающие от боли меньше заслуживают симпатии или облегчения[107].

Декарт пытался определять боль как явление чисто физическое, со своей особой неврологической структурой. Иной подход шел бы вразрез с принципом разделения миров разума и тела, на котором строилась его философия. На взгляд Декарта, боль являла собой систему коммуникации в пределах тела, сравнимую с системой сдержек и противовесов, распространяющих информацию с целью избегать повреждений. Таким образом, она не является чем-то, воздействующим на наши души или личности.

Такая позиция является здравой с точки зрения изучающего тело анатома, но ее практически невозможно придерживаться тому, кто сам испытывает боль. Та пробивает себе прямой путь между реалиями тела и разума, поглощая нас. Существует множество свидетельств тому, что люди, живущие с хронической болью, более склонны страдать от психических расстройств, таких как депрессия[108]. Для них же характерно чаще демонстрировать пессимизм в отношении будущего, как личного, так и общественного. Много эффективных методик купирования хронической боли (особенно в области спины и шеи) в основе своей опираются на психологию, часто побуждая пострадавших изменить отношение к своим ощущениям с помощью техник позитивного мышления и упражнений, чтобы в итоге попытаться перебороть – или, в виде альтернативы, принять – боль как часть своей жизни и личности. Осознание того, каким образом физическое страдание воздействует и на тело, и на разум, совершенно не подразумевает преуменьшение реальности или серьезности боли; наоборот, так ее еще сложнее пережить.

Переживание и выражение болевых ощущений также имеет свойство различаться в зависимости от национальных и культурных традиций. Исследование, опубликованное в конце 2017 года, раскрыло, что примерно треть американцев и австралийцев сообщали, что в последний месяц их «часто» или «очень часто» посещали боли в теле. Аналогичный показатель в Китае составил 19 %, в Южной Африке – 11 % и всего 8,5 % в Чехии[109]. Простого объяснения, почему это важно, нет, но эти различия связаны с рядом экономических и психологических факторов, в числе ожидания людей относительно системы здравоохранения. Менталитет потребителя, который настаивает на полной удовлетворенности, может приводить к тому, что боль становится труднее проигнорировать или пережить. Нервная система не настолько защищена от культурного влияния, как мог бы желать того Декарт.

По очевидной логике боль может служить медицинским симптомом, полезным для постановки диагноза, особенно в сочетании с другими симптомами. Однако данный подход не так уж прямолинеен. В-первых, встает тот же вопрос на тему того, чьи жалобы на боль заслуживают доверия, а чьи – скепсиса. Боль не «проявляет» себя так, как это делают сыпь или лихорадка. Докторам предпочтительнее опираться на симптомы видимые и объективные, а не на то, что потребовало бы от них сопереживания. Во-вторых, хотя боль и может указывать на некую глубинную проблему, исторически во врачебной практике не всегда было принято бороться непосредственно с ней, часто в силу приписывания ей полезных терапевтических свойств. Вплоть до второй половины XX века способность тела к болевым ощущениям обычно рассматривалась как признак здоровья, который не следует нарушать анестезией или анальгетиками. Потому вмешательство в нервную систему с их помощью считалось вредным и неестественным. Открытие в середине XIX века эфира и хлороформа обеспечило докторам и хирургам совершенно иной подход к пациенту, предоставив новый способ экспертного контроля над нервной системой. Однако большую часть того столетия медики избегали применения подобных анестезирующих средств, несмотря на их доказанную эффективность[110].

Тем не менее в последние десятилетия, в силу того что показатели физических страданий выросли, а голос пациента в здравоохранении стал весомее, значение боли изменилось. Культурная трансформация 1960-х совпала с ростом внимания к субъективным переживаниям пациентов, помимо их объективного физического состояния. Вопрос о влиянии заболевания на «качество жизни» пациента стал приоритетным, особенно ввиду того, как в обществе быстро распространялось потребительское мышление[111]. Все это неизбежно вело медиков в область психосоматики, поднимая такие вопросы, как впечатления пациентов от процесса лечения, насколько они счастливы, как их недуг повлиял на свободу или способность получать удовольствие.

С целью получения возможности научного подхода к переживаниям исследователями были разработаны методики опроса. Большую роль сыграл созданный в 1971 году «Мак-Гилловский болевой опросник», где предлагался набор прилагательных и степеней сравнения, с помощью которых пострадавшие могли бы дать своим ощущениям какое-то объективное описание. Это возымело необычный эффект превращения словесных выражений чувств в способ констатации медицинского факта.

После 1960-х в западном обществе участие в облегчении боли стало представляться как моральный долг. Это прямо противоречило традиционалистским и религиозным взглядам, в соответствии с которыми болевым ощущениям негласно приписывалась важная регуляторная функция по удержанию человеческих свобод и желаний в узде и поддержанию некоторой дисциплины. Боль, испытываемая раковыми больными, стала считаться бессмысленной и антигуманной, и это дало новый повод для того, чтобы добиваться возможности использовать весь ассортимент анальгетиков, в особенности опиатов. К последним врачебное сообщество относилось с большим подозрением еще с конца XIX века, когда были изобретены героин и морфин, известные своими эффектами привыкания. Применение опиатов в ходе американской Гражданской войны возымело последствия в лице 400 000 зависимых, а эксперты вплоть до 1960-х годов рассматривали эти наркотические вещества как естественную опасность для общественной морали.