броня ее и поддерживает. Она думала, что просто вытечет из своей гражданской одежды на улицы Пиньямбы.

Но она обещала дяде принести еще еды, лекарств, мыла и прочих простых предметов роскоши. Всю неделю Тара делала покупки, складывая их в своем шкафчике. Старик рассчитывал на нее. Она потащилась в кантину и выбросила все мысли из головы.

Внутри была толпа — люди теснились за тускло освещенными столами и даже на полу. Сперва она удивилась, но потом вспомнила об обысках в жилых кварталах. Рабочие пили всю ночь, поскольку им некуда было идти, пока Служба безопасности не разрешит им вернуться по домам. Тара скривилась от этой мысли и пожалела, что не спланировала свой приход получше: могла бы прихватить побольше еды, переносной обогреватель, свежую одежду.

Она так и сказала дяде, когда он бросился к ней навстречу. Тот неловко улыбнулся:

— Все хорошо, Тара. Незачем тратить на нас последние кредиты.

Она передала ему рюкзак, все еще извиняясь. Старик схватил его обеими руками, но держал так опасливо, словно тот мог укусить. Тара поняла, что дядя снова смотрит на нее.

«Они боятся», — поняла она, но ничего не могла сделать.

— Я пойду, — сказала девушка.

Дядя кивнул, потянулся было к ней, но вспомнил, что все еще держит ее рюкзак.

Тара не собиралась осматривать комнату по пути к двери, но последние двенадцать часов она всматривалась в разные лица, выискивая диверсантов, спрятанные ножи или бластеры. Окинув взглядом толпу, девушка увидела, как серокожие салластане тайком прячут под столами блестящие пакеты с сухпайками. Увидела, как какой-то юноша укрылся за крупной женщиной, пряча свежую белую повязку на предплечье. Увидела под столом в углу какой-то брезентовый рюкзак.

Дрожа, она добралась до выхода, поднялась по каменным ступеням и вышла в пещеру. Тара понимала, что все это ничего не доказывало. Пока нет. Не совсем… Да и вообще она была не при исполнении. Девушка вполне могла смириться с тем фактом, что рабочие теперь ее ненавидят, пусть и без причины. Она примет это и продолжит помогать семье.

Но если кто-то еще помогает рабочим Пиньямбы, кто-то, имеющий деньги и средства, которых нет у старика, то она не сможет постоянно закрывать на это глаза.

Глава 10

ТРИ СВЕТОВЫХ ГОДА ОТ КОРЕЛЛИАНСКОЙ ТОРГОВОЙ ДУГИ

Четырнадцать дней до Плана К-один-ноль

Чаще всего на церемонии прощания с погибшими в Сумеречной роте тел самих погибших не было. Иногда их просто не находили — воздушные налеты и дезинтеграторы делали свое дело. Обычно так бывало потому, что Сумеречная была мобильным десантным подразделением, а мертвые уж точно мобильными не были — слишком тяжелый груз при наступлении или отступлении.

Потому со временем у Сумеречной выработались собственные традиции проводов павших товарищей в последний путь. На церемонии прощания с восьмерыми погибшими во время рейда на грузовой транспорт интендант зачитал в транспортном отсеке «Громовержца» имена каждого из них. Самые близкие — друзья, товарищи по отделению и в редких случаях любимые — наблюдали за церемонией, втиснувшись между спидерами и воняющими маслом и потом десантными капсулами. Остальные ждали снаружи, слушая трансляцию речи Хобера по всему кораблю.

— Сержант Максимиан Аякс, — объявил Хобер.

Дергунчик пробралась вперед и встала перед интендантом.

— Ты оставался «Нежным головорезом» до самого конца, — с горечью сказала она хриплым голосом.

Девушка дрожащей рукой подняла силовую ячейку бластера. Та была ржавой, исцарапанной и годилась только в помойку или в переработку. Хобер торжественно взял ее, вставил в зарядную станцию для транспорта и спустил в нее последние умирающие искры. Закончив, он поместил ячейку в маленький металлический ящичек, и Дергунчик отступила в толпу.

Церемония была недолгой, да и традиция Сумеречной не допускала надгробной речи длиннее нескольких слов. Будь ты всеми любимым ветераном или новичком — один друг, одна речь, и все.

Смерть всех уравнивает.

После похорон Клуб всегда был забит. В карты делались особо высокие ставки, и контрабандных напитков было больше. Здесь не было места личной скорби или унынию, сюда приходили для развлечения, и стихийные поминки зачастую кончались драками.

У Намира был свой повод отвлечься, но тут ему это не удалось. Он сидел со своим отделением. Таракашка спросила, когда он улетает, и сержант выдавил невеселую усмешку.

— Завтра утром, — ответил он. — Горлан, Челис, я, Роджа и Клюв. Пожелай мне счастливого полета на челноке.

— Клюв отличный солдат, — заметил Гадрен, — а Роджа… Роджа — это Роджа. Бывают товарищи и похуже.

— Не о них я беспокоюсь, — хмыкнул Намир.

— Вы встретитесь с принцессой? — спросила Таракашка. Голос ее звучал гораздо спокойнее, чем обычно.

Красавчик рассмеялся. Головня лишь глаза закатила. Гадрен, однако, быстрым жестом велел всем заткнуться.

— Вы насмехаетесь, — сказал он, — но кого из вас не вдохновляли величайшие герои Восстания? Или герои прошлого?

Красавчик потупил голову и хмыкнул.

— Жаль, что мне… — заикаясь, заговорил он, не переставая улыбаться, — в молодости не довелось взорвать «Звезду Смерти». Сейчас я… слишком стар, чтобы стать кумиром.

— Я же просто спросила, — пробормотала Таракашка. — Как-то раз я видела ее на пиратском головидео.

Вымученная улыбка Намира превратилась в гримасу. Головня посмотрела на него и одарила сочувственным взглядом.

— От себя замечу, — примирительно-задумчиво сказал Гадрен, — я просто рад, что Альянс видит будущее, даже когда сам его не вижу. Если губернатор Челис даст нам средство изменить ход войны…

Таков был ход разговоров тем вечером. Один за другим солдаты Сумеречной прощались с Намиром, желали ему безопасной дороги и спрашивали, что он надеется увидеть в штаб-квартире повстанцев. Те, кого он едва знал, гадали о возможном месторасположении базы, рассказывали ему слухи о крепости на астероиде или о подводном городе, а затем делились своими надеждами