Как хорошо, что иногда вот так останавливается время. Отходят куда-то все проблемы – и суетные, и реальные, перестаешь нервно смотреть на часы и перебирать в голове пункты еще не сделанного на сегодня «Это успею, это вряд ли, это должна – кровь из носу, тут навру, что не успела, там навру, что очень хотела прийти, да здесь задержали…».

Время останавливается – его нет. Я не могла бы сказать, сколько времени прошло с тех пор, как я переступила порог этого дома. Час? Два? Может быть, четыре? Или даже больше? Судя по аппетиту, с которым я ела, около того.

Чего-то очень важного мы не знаем, наверно, о том мире, в котором живем. Например, почему в разных местах рождаются очень похожие люди – не внешне, внутренне. Гораздо более похожие, чем родственники по крови.

Сейчас у меня было ощущение, что я знаю Климова давно, всю жизнь или даже больше. Мы ни о чем толком не поговорили. Он ничего не знает обо мне – то есть о реальных фактах моей биографии, от которых никуда не деться. Ведь они – это отчасти я. Но лишь отчасти. Конечно, важно, где я училась. Важно, что жила с отчимом и бегала к отцу. Посмотреть, как он работает, послушать его рассказы о своем детстве, просто постоять рядом, пока он серьезно и сосредоточенно прикрепляет два проводка к какому-то хитроумному прибору…

Важно, что любила Сутягина больше всего на свете. Важно, что не смогла родить ребенка… И все же это не вся я. Я – это еще мои мечты. Это тот мир, который внутри меня. Это то, чего я боялась в детстве. То, чем восхищаюсь сейчас. Что люблю, что ненавижу. Всё это – в большей степени я, чем те дорожки, по которым я ходила и ездила на разных троллейбусах и автомобилях. Для того чтобы узнать вот эту меня, совершенно необязательно знать точное название учебного заведения, где я получала диплом о высшем образовании.

Я тоже не успела еще узнать о нем важного – почему он так и не полетел в космос и с чем была связана его клиническая смерть. Но я узнала что-то другое, что также не облекается в три-четыре формальных фразы официальной биографии.

И я уже решила. Если он еще раз предложит мне переночевать в его доме, я сделаю это с удовольствием. Что бы он не имел при этом в виду. И любой исход я восприму как подарок моей не очень щедрой и не склонной к приятным сюрпризам судьбы.

Нервный голос Герды заставил меня вздрогнуть и очнуться от обычного автомобильного оцепенения, когда едешь прямо, никуда не сворачивая, без светофоров, по практически пустой трассе на очень большой скорости. Я уже минут двадцать вела машину на автопилоте и, чтобы не уснуть, заставляла себя время от времени открывать и закрывать по очереди все окна.

– Лика! – прохрипела Герда так отчаянно, что я сбавила скорость, на всякий случай перестроилась в крайний правый ряд, хотя никого не было видно ни впереди, ни сзади, и ответила ей:

– Да, Герда. Слушаю вас.

– Ничего, что я так поздно?

– Нормально, я не сплю.

– Вчера ты была недоступна. Не знаю даже, почему ты мне внушила такое доверие. Может, я и ошибаюсь, и ты такая же сволочь, как все вокруг…

– Может, и не такая. Говорите, Герда.

– В общем… По телефону мне твой психиатр не очень понравился, но я хочу все же поехать к нему с Лизой. Ты с нами завтра сможешь подъехать?

– Завтра или сегодня? Сейчас пять утра.

– Пять? – удивилась Герда. – Я просто еще не ложилась. Тогда сегодня, конечно. Только мне бы поспать… Я тебя разбудила?

– Нет, я уже за рулем. В котором часу надо быть у Кости?

– В три.

Я прикинула, что до трех как раз успею и набросать статью о Климове, и послать ее в редакцию, и заехать еще на одно интервью.

– Да. Давайте встретимся…

– Подъезжай к нам к часу, – прервала меня Герда, нимало не сомневаясь, что это удобно и правильно.

Я поколебалась и, сама не знаю почему, сказала:

– Да.

Возможно, виной тому был вчерашний день. Я осталась в Калюкине еще на один день. И это был самый прекрасный день моих последних десяти или пятнадцати лет.

Климов научил меня правильно топить печку, и я с первого раза затопила большую русскую печь в доме и маленькую каменку в новехонькой бане во дворе. Получила от этого невероятное удовольствие – тем более что до самой бани дело так и не дошло.

Я узнала много важных и абсолютно ничего не меняющих фактов биографии Климова – что он два года работал в Центре управления полетами и ушел оттуда, не в силах ощущать себя административной единицей, пусть и в той же области, где он раньше был почти героем. По крайней мере, собирался им быть. Четыре раза был дублером, четыре раза знал до мельчайших подробностей свои функции на орбите, соблюдал строжайший режим сна, питания, всей жизни – чтобы снова и снова проходить медицинские тесты, чтобы его признали годным для полета. Признали и дали почетную и ответственную должность – дублера, готового в любой момент, на случай любого срыва перед полетом, заменить другого – того, кто все-таки полетел.

Я узнала, что Климов ушел в запас по собственной воле и в звании подполковника. Как, полагаю, любой нормальной русской женщине, мне еще более милым показался весь его облик – крупный, открытый, умный человек, да еще и военный!

Некоторую опаску у меня вызывал лишь его пес, по деревенскому обычаю живущий во дворе, несмотря на совершенно городскую породу, немодную сегодня в мегаполисе. Тонкого добермана с мощными лапами, красивыми торчащими ушками, изящной мордой и большими умными шоколадными глазами звали по номеру, который когда-то имел Климов в отряде космонавтов, а именно Пятьдесят Второй. Сокращенно, по-домашнему, его звали Петей. Петя внимательно и спокойно наблюдал за мной, пару раз подходил обнюхать и отходил обратно. Но пока я была во дворе, я постоянно чувствовала его взгляд.

Еще у Климова была своя собственная лодка, обыкновенная деревянная лодка, аккуратно выкрашенная темно-синей краской, с широкой белой полоской на боку, двумя новыми веслами и веселой надписью «Пыжик». Лодка была причалена прямо под домом, с той стороны двора, которая выходила на озеро.

Я обратила внимание, что напротив многих домов, даже очень скромных, были причалены лодки. Приятная особенность речной слободки. Есть улицы обычные, по ним ходят ногами и ездят на велосипедах, телегах, машинах – у кого что есть. А есть улица речная. И ты можешь выйти из дома, сесть в лодку и куда-то доехать. Не просто покататься, а съездить по делам, в гости. Что-то давно забытое и прекрасное было в этом.

Каждый раз, сталкиваясь со стихией воды, я понимаю, или чувствую, или вспоминаю (не знаю точно, как это происходит), что когда-то очень давно мои предки проводили столько же времени на воде и в воде, как я сейчас на суше.

Стоило мне попасть в Москву – въехать, продравшись через плотную и крайне неприятную пробку, образовавшуюся раньше положенного на съезде с Московской окружной дороги, обнаружить около своего дома новый забор для будущего строительства – еще два дня назад его не было, пробежать глазами в ноутбуке пятнадцать новых писем, и я почувствовала себя в привычном московском круговороте. А в нём события вчерашнего и позавчерашнего дней стали казаться мне нереальностью.

Странный человек Климов с его способностью отвечать на мои незаданные вопросы. Доберман Петя с человеческим взглядом. Плотные вкусные трапезы, которые Климов готовил тщательно и обстоятельно. А я находила в это время себе какое-то занятие, так что не скучала и не чувствовала себя бездельницей. Моё интервью с Климовым, которое было бесконечным и больше похожим на разговор двух новых друзей. Или, скорее, встретившихся после долгой разлуки старых…