– Нет. А что они натворили в городе?

– Их банды носятся по магазинам, переворачивают все в витринах вверх дном, поносят продавцов за то, что те дерут слишком дорого. Справедливые цены! Вот их клич. В одном зоомагазине пооткрывали все клетки и выпустили зверей на свободу – собак, кошек, кроликов, змей, черепах. И птиц. Оставили только золотых рыбок. Пришлось вызвать полицию. Все это во имя справедливой цены, все во имя Давидово. Некоторые заявляют, что у них были мистические видения, видения, в которых Давид явился им и дал указания. Он по себе оставил громадный след. Меня это все нисколько не удивляет. Сами знаете, каков он был, Давид.

– У меня слов нет. В газетах ничего. Почему вы решили, что Давид оставил по себе след?

– Посмотрите на Давида их глазами, Симон, – глазами детей, живших в заведении всю свою жизнь, следовавших режиму этого заведения, почти без всякого доступа к большому миру. И тут вдруг среди них появляется ребенок с неведомыми замыслами и фантастическими историями, ребенок, которого никогда не учили формально, никогда не укрощали, который никого не боится – уж точно не боится учителей, он красив, как девочка, но при этом талантлив в футболе: он появляется среди них, как привидение, а затем, не успели они к нему привыкнуть, его скашивает таинственная болезнь – и вот уж Давида и след простыл, не видать его в приюте больше никогда. Немудрено, что они проглотили истории Дмитрия, что его убили люди в белых халатах. Немудрено, что они сделали из него мученика и легенду.

– Убили врачи? Врачи в больнице? Это Дмитрия история? С чего врачам желать смерти Давиду? Они же не плохие люди. Они просто некомпетентны.

– По Дмитрию, это не так. В истории от Дмитрия они всё выдумали про поезд, который того и гляди приедет и привезет новую кровь, чтобы Давида спасти, а затем прикрылись этим, когда взялись сосать из его тела кровь, пока он не зачах и не умер.

– Нет слов. Дмитрий обвиняет врачей в том, что они вурдалаки?

– Нет-нет, ничего настолько старомодного! История у него такова, что они выкачивали кровь Дмитрия в пробирки и прятали их в особом секретном месте, чтобы использовать в своих нечестивых исследованиях.

– И вопреки тому, что Дмитрий – психиатрический пациент, ему удается распространять эту несусветную чушь по всему городу?

– Я не знаю, как именно эта история распространяется, но дети из приюта совершенно точно услышали это от него, а из приюта она растекается, словно живет своей самостоятельной жизнью. Но вернемся к con afecto и табличке, которую вы видели на стене. Все же примите во внимание и положение доктора Фабриканте. Если станет слишком поощрять энтузиастов, он рискует тем, что приют превратят в храм и рассадник всевозможных суеверий.

– Глядя на то, во что все вылилось, Алеша, вы не жалеете, что Академии не удалось затребовать себе останки Давида и «Лас Манос» прибрал их себе? Уж конечно, Давид был куда более продуктом вашей Академии, нежели «Лас Манос».

– И да и нет. Жалко, согласен, что «Лас Манос» подгребли его под себя. Но ни Хуан Себастьян, ни сам я, ни кто еще из учителей не считал Давида продуктом Академии. Это смешно. Давид учил нас куда больше, чем мы его. Мы были его учениками, все мы, включая меня. Помните, что сказал Хуан Себастьян на поминальном вечере, прежде чем нас прервали, когда описывал воздействие Давида на себя? Он выразился гораздо лучше, чем я. Все свелось к танцу, сказал он. Давид так или иначе все переводил в танец. Танец стал мастер-ключом или мастер-языком, да только не языком в привычном смысле слова – с грамматикой, словарем и так далее, какой можно выучить по книжке. Этот язык можно выучить, только следуя ему. Когда Давид танцевал, он пребывал где-то не здесь, и если удавалось за ним последовать, ты оказывался там же – не всегда, но время от времени точно. Но вам это незачем говорить, вы все это знаете и так. Если я бессвязен, простите меня. Вам, как я уже сказал, лучше бы поговорить с Хуаном Себастьяном.

– Вы, мой дорогой Алеша, нисколько не бессвязны. Напротив, вы предельно красноречивы. После концерта на прошлой неделе Хуан Себастьян произнес нечто для меня таинственное. Он сказал, что в своей музыке он стремится явить скрытое. Как вы думаете, что это значит?

– Вы имеете в виду музыку, которую он играл в тот день? Понятия не имею. Спросите его. Вероятно, он имел в виду, что Давид – из тех людей, которые, как нам кажется, мощно повлияют на мир, но этого не происходит, потому что жизнь их внезапно обрывается. Их жизни обрываются, и они остаются скрытыми от глаз. Никто не пишет о них книги.

– Вероятно. Однако я не думаю, что Хуан Себастьян подразумевал такую скрытость. Ну да ладно. Позвольте вернуться к вопросу, который я на днях поднял, – о послании. Давид говорил о некоем послании, которое он с собой принес, но не мог передать. Пока он был в больнице, как я вам уже рассказывал, он довольно одержимо вещал об этом – и мне, и другим. Если то, что вы говорите, правда, если он умел сказать все, что хотел, посредством танца, почему он не передал это свое послание танцем?

– Не спрашивайте меня, Симон. Я для таких высоких материй человек неподходящий. Может, танцу недостает силы, чтобы передавать послания. Может, танец и послания принадлежат другим мирам. Не знаю. Но мне всегда казалось странным, что болезнь, убившая его, начала с того, что сделала его калекой. Странным – или зловещим. Словно у болезни имелся свой разум. Словно она хотела, чтобы он перестал танцевать. Что думаете?

Он, Симон, пренебрегает вопросом.

– Как вам известно, Дмитрий заявляет, что он – единственный носитель послания. Вопреки препятствиям людей в белых халатах, говорит он, Давид сумел передать ему послание – лишь ему одному. У вас нет догадок, что это за послание? Есть ли что сказать по этому поводу детям из Академии?

– Я не слышал. Но вот что они говорят, вот что принимают без сомнений: Дмитрий был самым преданным последователем Давида. Он был при Давиде все последние дни. Он бы спас Давида, если б мог – выкрал его из больницы куда-нибудь в безопасное место, но люди в белом оказались слишком многочисленны и слишком сильны.

– Подруга Дмитрия в больнице, сеньора Девито, – что дети говорят о ней?

– Ничего. Все их истории – о Давиде и Дмитрии. Дмитрий, конечно, давно запечатлен в фольклоре Академии. Никто не ходит по ночам в подвал – все боятся, что их схватит и съест Дмитрий Эль Коко, Дмитрий Бабай с зелеными волосами.

– А, так вот, значит, кто это был – персонаж в концерте: Дмитрий Эль Коко! Ох, я б мечтал никогда не знать этого человека!

– Если бы не Дмитрий, возник бы кто-то подобный, – говорит Алеша. – Таких людей предостаточно, поверьте.

От того же самого Дмитрия приходит письмо.