президента Клинтона. Наши усилия, предпринимаемые от его имени, укладывались в рамки одного из важнейших направлений работы американских дипломатов за рубежом. Однако лишь редкие случаи такого рода требовали такой серьезной и напряженной работы, как поиски Куни.

Неделя проходила за неделей, месяц за месяцем. Ходили слухи, что Куни и его коллеги все еще живы, что их держат где-то плену в суровой воюющей Чечне. Координировать работу посольства по поискам эксперта Пикеринг поручил мне. Мы снова и снова пытались добиться от высокопоставленных российских чиновников какой-либо информации и помощи в розыскных мероприятиях. Те кормили нас обещаниями, но почти ничего не предпринимали. Наши возможности контактов с чеченской стороной были ограничены, но мы упорно работали, чтобы наладить доступ к информации через посредников в правительстве Ингушетии. Той весной и летом сын Куни, его брат, а также несколько сотрудников и руководителей Фонда Сороса провели там немало времени и не раз отважно выезжали в Чечню, пытаясь связаться с лидерами мятежной республики.

Мы открыли в Ингушетии неофициальное представительство, где работали несколько моих коллег, постоянно сменяющих друг друга. В мае президент Клинтон поднял вопрос об исчезновении Куни на встрече с Ельциным, а в июне тот же вопрос поставил вице-президент Гор во время своего визита в Москву. Я ездил на Северный Кавказ дважды, и оба раза подолгу беседовал с президентом Ингушетии Русланом Аушевым. Тот уверял, что и сам он, и его правительство «работают не покладая рук», пытаясь найти Куни[32]. «Мы вдоль и поперек прочесали Чечню и даже часть территории Грузии, поскольку ходили слухи, что Куни увезли туда, – сказал мне Аушев. – К сожалению, слухи не подтвердились»[33].

Однажды мы получили сообщение, что в больнице контролируемого чеченскими боевиками села Шатой, расположенного на значительном расстоянии от Грозного, к югу, в предгорьях Кавказа, обнаружен труп человека, внешне похожего на Куни. Филип Ремлер, американский дипломат, представитель миротворческой миссии Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ) в Грозном, вызвался съездить в Шатой и проверить полученную информацию. Белый флаг, развевающийся над лобовым стеклом автомобиля с эмблемой ОБСЕ, не помешал российскому танкисту выпустить по нему несколько снарядов.

В крошечной больнице в селе Шатой Филип обратился за помощью к местному врачу – почти полностью разложившийся труп нужно было изъять, чтобы провести опознание. Сгущались сумерки, и электрические лампочки в импровизированной прозекторской едва мерцали. По спутниковому телефону Филип связался со мной в Москве. Сверяясь с медицинской картой Куни, предоставленной нам его семьей, я описал особые приметы эксперта, включая хирургический металлический штифт в берцовой кости. Филип говорил тихо, в трубке были слышны звуки выстрелов из российских орудий. Он сообщил, что человек, чей труп он сейчас исследовал, был, как и Куни, высокого роста. Следы разложения не позволили обнаружить наличие у покойного других особых примет, но штифта в берцовой кости не было. Это был не Куни.

В августе, после того, как были отработаны все версии исчезновения Куни, команда, занимающаяся поисками, пришла к заключению, что Фред, скорее всего, был убит в начале апреля чеченскими боевиками на западе Чечни, вскоре после его задержания в Старом Ачхое. Члены его семьи выступили на пресс-конференции в Москве и прекратили поиски. Посольство заняло ту же позицию по вопросу о его судьбе Фреда Куни, что и его близкие. В телеграмме, отправленной в Вашингтон, мы, опираясь на информацию из различных источников в Ингушетии и Чечне, полученную в ходе продолжавшихся четыре месяца розыскных мероприятий, написали, что «подозреваем (хотя и не можем доказать), что перед последней поездкой Фреда Куни в Чечню агенты российских спецслужб намеренно распространяли слухи, разжигающие подозрения чеченцев в отношении эксперта»[34].

Мы полагали, что ложная информация «фабриковалась и распространялась» агентами ФСБ – российской преемницы КГБ СССР. По нашему мнению, «ФСБ была осведомлена о предыдущих поездках Куни в Чечню» и его встречах с чеченским полевым командиром Масхадовым. В марте в западных районах Чечни циркулировали слухи, что оба врача из Российского Красного Креста, сопровождавшие Куни, были агентами ФСБ. У этой организации было достаточно причин для развязывания кампании по дезинформации, учитывая эскалацию напряженности в Чечне в те месяцы и желание дискредитировать чеченских боевиков. При этом мы указывали, что кампания по дезинформации «необязательно координировалась из Москвы (не похоже, что работа ФСБ вообще тщательно координировалась – хотя бы потому, что иначе Россия не попала бы в Чечне в такую тяжелую ситуацию)».

После четырех месяцев кропотливого труда мы пришли к очевидному заключению: Куни, судя по всему, стал жертвой двух спецслужб – чеченской и российской. Федералы заманили его в ловушку, а чеченцы нажали на курок.

Занимаясь этой трагической историей, нам, чтобы докопаться до истины, пришлось слой за слоем срывать с нее обертку лжи и дезинформации. «Не исключено, что лицемерие и коварство, проявленные почти всеми сторонами, с которыми нам и членам семьи Куни пришлось иметь дело, отражают тот факт, что все они в той или иной мере несут ответственность за произошедшее», – писали мы. Суровая реальность была такова, что «в жестоком мире погруженного в хаос Северного Кавказа ничто не должно вызывать удивления, однако Фред Куни, который не боялся рисковать в самых опасных ситуациях, все-таки заслуживал лучшей участи». То же можно было сказать и о несчастном мирном населении Чечни, и о полуголодных, плохо обученных российских призывниках. И те и другие так или иначе оказались жертвами войны, которой могло и не быть той страшной зимой 1994–1995 гг. Это был еще один удар по процессу строительства новой России после распада СССР. Проблемы росли как снежный ком, а возможности их решения сокращались. Фиаско в Чечне было символичным – оно указывало на то, что Россия, изо всех сил пытаясь найти свой путь, восстановить утраченное достоинство и вновь обрести свое предназначение, все еще остается в плену трудного прошлого. Это сужало пределы действенности американской политики в плане ее влияния на будущее России, которое в конечном счете зависело только от самих русских.

* * *

События в Чечне подкосили Ельцина. Летом 1995 г. он перенес инфаркт. Ему не хватало ни политического влияния, ни физических сил, чтобы предотвратить роковое поражение на предстоявших в декабре думских выборах, не говоря уже об участии в президентских выборах в июне следующего года. Перспективы продолжения реформ внутри страны и развития партнерских отношений с Западом, к которому все еще стремились и Ельцин, и Клинтон, становились все более туманными.

Несмотря на сильное противодействие, Клинтон продолжал поддерживать отношения с Ельциным, понимая, что они играют ключевую роль, если мы хотим сохранить хоть какую-то надежду на укрепление американо-российского партнерства. Сталкиваясь с критикой в США и обуреваемый