После разговора с Гуревичем Мур припоминает, что советская пресса довольно холодно отзывалась о военных успехах Германии. Он еще за две недели до разговора с Мулей не без удивления узнал о призыве Мориса Тореза к сопротивлению немцам. Умный Мур понимал, что Торез, “конечно, не мог произнести свою речь, не согласовав ее содержание с Коминтерном”348. А за генеральным секретарем Исполкома Коминтерна Димитровым стоял Сталин. Значит, начинается поворот во внешней политике Советского Союза?

Эту речь Тореза Мур не слышал, он узнал о ней в пересказе переводчика и сотрудника “Интернациональной литературы” Бориса Песиса. Того самого Бориса Аароновича Песиса, что станет для драматурга Леонида Зорина прототипом Льва Хоботова из “Покровских ворот”. Песис рассказал Муру и об одной примечательной публикации в “Комсомольской правде”. 14 июня 1940-го эта газета напечатала будто бы переведенное с французского письмо некоего Жоржа В., “солдата N-ского батальона”. За обычными проклятиями в адрес буржуазии, финансистов, за жалобами на беспросветную нищету и бесчисленные тяготы жизни во Франции следовали очень неожиданные выводы. Французы все-таки должны воевать с немцами. Коммунисты не дезертируют и не призывают к саботажу, а героически сражаются против оккупантов: “Пролетариат Парижа требует организации защиты столицы. Мир не может быть заключен, пока враг находится на земле Франции, – таково единодушное мнение”.349 Ничего подобного французский пролетариат, конечно, не требовал, равно как и французская буржуазия и крестьянство. Но эта публикация – еще одно доказательство перемены курса и советской пропаганды, и даже внешней политики: “Нужно быть бдительным в отношении «пятой колонны» – банды изменников-реакционеров, готовящих капитуляцию и позорный мир”350, – призывал “Жорж В.”. Так что “старый маршал, всеми уважаемый во Франции”, и оказался главарем этой самой “банды”.

Мур сопоставлял факты. Если прибавить к французскому письму прием Молотовым послов Англии и Франции, сообщения советской прессы о “стойкости и упорстве сопротивления французской армии”, то картина складывалась очевидная: “Все те новые факты, которые я привел выше, по-моему, не могут быть только случайностями или совпадением”.351

В июне-июле 1940-го Мур уверенно пишет о будущей неизбежной войне с Германией. Он не предсказывает, а прогнозирует, руководствуясь логикой и фактами: “В Эстонии, Латвии и Литве мы укрепляемся против кого? Строим военно-морские базы для чего? – Конечно, чтобы предотвратить возможное нападение немцев”.352 Мур считает, что “в интересах СССР продолжать войну в Европе; в интересах СССР – затяжка этой войны. Это тоже в интересах французских коммунистов – и Торэз это прекрасно понимает. Но у нас в газетах, конечно, эту точку зрения не выражают, потому что, как-никак, у нас договор с Германией, и не от нас зависит быстрая победа Германии или затяжная война”.353 Это пишет не политический обозреватель “The Times” или “Le Temps”, а выпускник седьмого класса советской средней школы, еще официально не переведенный даже в восьмой класс! Каким бы стал парижский мальчик, если бы довелось ему пережить войну и поступить не в Литературный институт, а в только что созданный МГИМО!

Июль 1940-го – время сравнительно спокойное и благополучное для Мура. Он живет в квартире на улице Герцена, рядом с Кремлем и Манежем. До возвращения хозяев целый месяц, есть время наслаждаться жизнью и спокойно искать новую комнату. 25 июля наконец-то получили часть французского багажа: шесть сундуков и мешок[40], “битком набитые всякими вещами”. Вещи девать некуда, зато Муру есть во что одеться. Есть карманные деньги на покупку дефицитной бумаги для дневника и даже на дорогие самопишущие ручки, которые Мур очень любил. В это время Цветаева знакомит сына с четой Тарасенковых. Литературовед, критик и библиофил Анатолий Тарасенков работает в журнале “Знамя”. Он преклоняется перед Цветаевой, дрожит, по ее словам, над каждым ее листком. Муру он понравился. Георгий счел его человеком очень полезным: дает книги из своей библиотеки, прекрасно знает литературу. Но особенное впечатление произвела на Мура жена Анатолия, Мария Белкина. Мур ни разу не называет ее по имени. Для Мура Мария остается только “женой Тарасенкова”, но понравилась она ему чрезвычайно. Есть любовь с первого взгляда, а в случае Мура было влечение с первого взгляда: “Она – блондинка, высокого роста, и у нее приятный голос. Она интересуется искусством и остроумная. Хорошо, что есть такие женщины. Им обоим, видимо, лет тридцать. А я вот сейчас вспомнил, она была весьма хороша – жена Тарасенкова. Должно быть, здорово с ней переспать!”

Марии было двадцать восемь лет. Сохранившиеся фотографии не передают ее красоты, которой так восхищался Мур. А ведь она была чрезвычайно привлекательной женщиной. Высокая, с длинной русой косой, с голубыми, глубоко посаженными глазами: “Все находили в ней сходство с актрисой, игравшей Дуню в немом фильме «Станционный смотритель»”354355, – пишет литературовед Наталья Громова. К 1940 году было уже пять экранизаций “Станционного смотрителя”, включая три зарубежные. Но, судя по всему, речь о фильме Ивана Москвина и Юрия Желябужского “Коллежский регистратор” (1925 год). В роли Дуни снялась Вера Малиновская, в самом деле очень красивая актриса. В двадцатые годы Малиновская уехала в Германию, но ее лицо зрители еще помнили. Этот тип красоты перед войной был уже несовременным[41], зато гораздо более чувственным.

Мария окончила Литературный институт. Со своим будущим мужем она познакомилась на теннисном корте во дворе клуба писателей. По словам литературоведа Натальи Громовой, у Белкиной даже в девяносто лет было красивое лицо, “узкое, очень бледное, с правильными чертами. Голова высоко поднята, волосы схвачены большой заколкой…” А какой она была в расцвете женской красоты и привлекательности, когда ее увидел Мур!

Вообще он предпочитал брюнеток, потому что брюнетки любят “горячее и лучше, чем блондинки”. Где-то он это прочитал. Светло-русая Мария показалась ему настоящей блондинкой. Но ради такой красавицы можно сделать исключение. Недаром Мур написал о ней: “très bien tout а fait «select»”, что Вероника Лосская перевела как “очень приличная, совсем «стильная»”.356357 Но можно перевести слово “select” как “особенная”, “шикарная”, “избранная”.

Новая встреча Мура с Тарасенковыми 4 августа 1940 года провоцирует у него целый каскад эротических фантазий: “Тарасенковы. Они муж и жена. Совершенно ясно, что они живут половой жизнью. У нее красивое, здоровое тело, любить она должна хорошо. Но, например, человек, который бы не знал, что существует сексуальная жизнь, общаясь с Тарасенковыми, никогда бы не заподозрил, что такая жизнь существует. Мы разговариваем, читаем, пьем чай. Как будто всё нормально. Но когда я уйду, то эти люди будут другими – они будут настоящими. Они будут целоваться и любить друг друга самым пылким образом”.358 Мария, наверное, самая желанная женщина для Мура. Ни о ком он еще не писал так откровенно: “Elle doit être très bien au lit[42]. У нее отличное тело”.