Юный Мур писал куда темпераментнее. Он тоже винил в поражениях правительство, что вовлекло Францию в ненужную войну, и негодовал на премьер-министра Поля Рейно, который хотел продолжать борьбу: “Преступное правительство Рейно, эта банда идиотов, решили продолжать войну. Чтобы спасти Францию от полного разорения и разгрома, нужно сейчас же было заключить мир с Германией, а эти сволочи Рейно и Кº решили жертвовать французской армией… для чего? Всё равно Франция проиграла войну”.342

В отличие от Марка Блока, участника Сопротивления, Мур рассуждает как настоящий французский пораженец и коллаборационист.

3

15 июня президент Франции Лебрен назначил премьер-министром 84-летнего маршала Филиппа Петена[38], героя Первой мировой войны. Но не в силах маршала было остановить наступление немцев и воодушевить французов на борьбу. Германские войска уже готовились форсировать Луару и прорваться на юг Франции. Петен запросил мира. “Бесспорно, Пэтен прав. Это старый маршал, всеми уважаемый во Франции”, – записывал Георгий Эфрон в московской квартире. В этот день, 25 июня 1940-го, Мур ничего не пишет даже об арестованном отце, о сестре. Не обращает внимания на Марину Ивановну. Не вспоминает ни своих девушек, ни Мулю, ни даже Митю. Единственное упоминание о нефранцузской жизни – запись о походе в библиотеку иностранной литературы, где Мур читал французские журналы, а также “декадентскую и идиотскую книгу Кокто «Les enfants terribles»” (“Ужасные дети”). И это чтение снова возвращает его к французской катастрофе. У Франции нет идеала, она ни во что не верит. Это глубокий моральный упадок, из которого Францию спасет коммунистическая партия. В этих записях видна не только вера Мура в коммунизм, но и его безграничная любовь к родине. Разумеется, к Франции, а не к России.

10 июля 1940 года Национальное собрание Франции провозгласило Петена главой французского государства. Третья республика фактически прекратила свое существование. Петен уверял французов, что честь Франции не запятнана, что французы сражались хорошо, но в интересах Франции войну прекратить. Мур не только с ним соглашался, но переписывал в дневник целые фрагменты из речей Петена: “Мы понимаем скорбь Черчилля. Черчилль беспокоится об интересах Англии. Он исходит из этих интересов, а не из интересов Франции, честь которой не поколеблена. Наш флаг не запятнан. Наша армия сражалась мужественно и лояльно. Недостаток оружия и численное превосходство противника заставили нас просить о прекращении войны. Ничто не может разделить нашу страну в момент ее страданий. Франция не щадила ни своих сил, ни своей крови”.343344

В 1945 году Петена будут судить за измену. Но в 1940-м изменниками считались как раз его враги. 17 июня бригадный генерал Шарль де Голль улетел в Лондон, а 18-го уже обратился с исторической речью к французскому народу: “Франция проиграла сражение, но она не проиграла войну! Ничего не потеряно, потому что эта война – мировая. Настанет день, когда Франция вернет себе свободу и величие…”[39] Де Голль призывал к борьбе. В Лондоне он уже создавал свой комитет “Свободная Франция”, что станет основой для возрождения независимого и свободного от нацизма французского государства. Сейчас речь 18 июня почитается как историческое событие, во многих французских городах есть улицы имени 18 июня. Но в 1940-м всё было иначе. Де Голля поддерживала лишь кучка французских патриотов в стране и за ее пределами. Мур с презрением говорит о них как о “французских кретинах”, что создали в Лондоне свой “«марионеточный комитет» во главе с разжалованным дураком де Голлем”. Дурацкая бутафория, “которая всё равно ни к чему не приведет”. Так Мур оценивал перспективы де Голля и его соратников.

Большинство французов оставались лояльны маршалу Петену и его соратникам еще долго. Даже будущие герои Сопротивления. Генерал Жан де Латр де Тассиньи 8 мая 1945 года вместе с маршалом Жуковым, генералом Эйзенхауэром и фельдмаршалом Монтгомери будет принимать капитуляцию гитлеровской Германии. А в 1940-м он служил Петену. И в 1941-м служил. Только во время оккупации южной Франции германскими войсками в ноябре 1942-го он откажется капитулировать и даст немцам бой. Силы французского Сопротивления будут расти по мере того, как немцы начнут терпеть поражения.

Мур жил в другой стране, в совершенно иных условиях, и окружали его отнюдь не вишисты. 30 июня у него состоялся долгий разговор с Мулей Гуревичем. Муля часто бывал на улице Герцена. По-своему он пытался влиять на Мура, воспитывать его. Убеждал заняться спортом. Давал советы, как ухаживать за девушками. Мур относится к словам Мули, как строптивый подросток к советам старших. Или игнорировал их, или злился на Мулю. Но от обычного подростка Мур все-таки заметно отличался. Рассудительного Георгия Эфрона можно было переубедить только логикой, доказательствами, аргументами. Муля, узнав о взглядах Мура на войну в Европе, провел с ним подробнейшую политбеседу. И, в общем, достиг многого.

Самуил Гуревич ни в чем не противоречил советской пропаганде. Он объяснял Муру вещи, о которых миллионы советских читателей узнавали из газет. “Французские войска сражаются с исключительным упорством”, – сообщала “Вечерняя Москва”. В июне 1940-го советские газеты перепечатывали выступления Черчилля. “Вечерняя Москва”, ссылаясь на информацию британского агентства “Рейтер”, писала про успешные атаки французских истребителей против немецких панцер-дивизий: “Небольшие снаряды французских авиационных пушек, в высшей мере эффективных, легко пробивают броню танка”.345346 Газеты цитировали французское информационное агентство “Гавас”: “Германская армия, состоящая из 1 миллиона 800 тысяч солдат, не смогла сломить сопротивления французской армии”. Это за четыре дня до падения Парижа!

Летом 1940-го Мур оставался правоверным марксистом. Он по-прежнему мечтал о победе коммунизма во всём мире, и Муля доказывал, что именно сопротивление нацистам сейчас в интересах коммунизма, Коминтерна, Советского Союза. Война в Европе из “империалистической” стала “народно-освободительной”. Парадоксально, но теперь Морис Торез, Уинстон Черчилль и Шарль де Голль станут союзниками. До победы над нацизмом.

Гуревич даже заявил, будто Париж был уже накануне коммунистического восстания, когда самые правые, реакционные политики “во имя интересов буржуазии” капитулировали перед Гитлером: пусть, мол, лучше Гитлер, чем победа коммунистов, означавшая социальную революцию и экспроприацию частной собственности. С этим Мур не сразу согласился. Он лучше Мули знал, что французы не хотели больше воевать, да и никакого восстания не могло быть. Но другие аргументы Гуревича были весьма убедительны. Муля напомнил Муру, что Петен и его соратники – правые политики, что курс маршала поддерживают люди вроде Пьера Лаваля и ультраправого националиста Франсуа де ля Рока, что правые во Франции симпатизировали Германии. Отчасти Муля был прав. Монархисты и антисемиты вроде неукротимого журналиста Шарля Морраса, теоретика интегрального национализма, восприняли крушение Третьей республики как исторический шанс. В то же время де ля Рок, “последний рыцарь Франции”, был противником Германии. Его соратники участвовали в Сопротивлении, а сам он был арестован гестапо. Аристократ, он презирал нацистов и фашистов, что не помешало коммунистам причислить де ля Рока именно к фашистам. И Мур смотрел на него глазами французского комсомольца: “Как я мог забыть, что всегда крайне правые элементы Франции были прогерманскими? Это и сказалось, раз они и заключили перемирие. Значит, коммунисты переменили позицию”.347 Вообще-то всё было сложнее: ультраправый Моррас, например, был германофобом, но режим Петена поддержал.