него есть ещё время, что римляне упрутся в Боуты, завязнут у Апула. Весть о том, что Лаберий уже в окрестностях Близнецов, прозвучала громом среди ясного неба. Единственная дорога, по которой можно было вывести женщин, детей и стариков была перерезана. Лазутчики рассказали Бицилису, что горные тропы по большей части свободны, но прорваться там могли только воины.

Бицилис понял, что, скорее всего все, кто собрался в крепости, найдут здесь свою смерть. Он немедленно приказал сотнику Тзиру, одному из старших и опытных воинов, вывести всех юношей, дабы хотя бы их сберечь для будущих битв. Женщин и детей Тзир взять с собой не мог.

Сотник повиновался и железной рукой приструнил своих подопечных, которые едва не взбунтовались. Не хотели предстать в глазах друзей и родичей трусами, бегущими от врага.

Начиная с этого момента, Бергей ничего не знал о событиях в Сармизегетузе.

— Прошу тебя, расскажи, что было дальше.

— Дальше? Страшно было дальше…

* * *

Римляне замкнули кольцо вокруг города, подтащили к стенам тараны и камнемёты, пошли на приступ. Их было много, а боевой дух силен, как никогда. В предчувствии близкой победы, наград и почестей, они сражались умело и отважно. Даки, которым больше некуда было отступать, дрались отчаянно. На стенах плечом к плечу с мужьями встало множество женщин. Немало стариков, даже совсем немощных, пожелали закончить свою жизнь, в последний раз встретив врага лицом к лицу.

Первым делом римляне взялись за деревянную Храмовую стену. Её легко можно было сжечь, но это привело бы к пожарам во всем городе, а Траян, как видно, намеревался Сармизегетузу по возможности сохранить.

Бицилис удерживал деревянную стену полмесяца, умело чиня препоны римским таранам. На их крыши даки сбрасывали огромные камни и брёвна, перебив множество народу.

Римляне ползли на стены по лестницам, даки сбрасывали их вниз. В конце концов «красношеие» все же прорвались на Храмовую террасу. Бицилис приказал всем отступить в Цитадель, но многие воины, ведомые жрецами, его приказа ослушались, затянув наступающего врага в уличные бои, которые с переменным успехом бушевали три дня. Однако римлян, казалось, уже ничто не могло остановить. Они прекрасно умели драться в тесном пространстве. Небольшими группами, прикрываясь черепаховым панцирем из щитов, римляне продвигаясь вперед. Три дня отвага даков сдерживала их, но, в конце концов, легионеры её пересилили.

Потом они взялись за Цитадель. Её взять было куда сложнее, чем Храмовую террасу. Сидя на каменной стене, Бицилис уже не боялся поливать «красношеих» кипящим маслом, добавляя сверху огоньку. Камнеметы римлян здесь имели куда меньший успех, а тараны было подтащить сложнее. Западные ворота защищала крутизна склонов, а перед восточными даки, отступая в крепость, навалили баррикаду. Расчищать путь для подвода тарана легионерам приходилось под ливнем стрел со стены.

И все же Бицилис понимал, что эта заминка временна. Надежда на помощь Децебала таяла с каждым днём.

Наконец, римляне пошли на решающий приступ, ворвались на юго-восточный участок стены и смогли закрепиться на ней. Стало понятно, что их уже не сбросить. Несмотря на огромные потери легионеров, снизу к ним все прибывали и прибывали подкрепления.

В самый разгар сечи Бицилис собрал на главной площади укрывшихся в Цитадели стариков, женщин и детей.

— Нам не удержать Сармизегетузу. Это конец. Давайте же встретим его достойно!

Вперёд вышел Мукапор, верховный жрец Залмоксиса, высокий седой старик, одетый в белое.

— Даки, вы знаете, что случится, когда римляне ворвутся в Цитадель! Те, кто останется в живых, обречены на рабство и страдание! Детей разлучат с матерями, жён предадут насилию! Даки, вы знаете, что всеблагой Залмоксис ждёт нас! Так к чему длить страдания плоти? Отворим же врата его чертогов сами и без страха, но с радостью шагнём в вечную жизнь!

По площади волной пронёсся стон.

— Братья и сестры! — продолжал Мукапор, — мы войдём к Залмоксису без боли и страданий! Уснём, а когда проснёмся, окажемся среди тех, кто давно уже ожидает нас в вечности!

По знаку Бицилиса из царских погребов выкатили бочки с вином. Из первой вышибли пробку, наклонили над чашей, которую держал в руках Мукапор. Тёмно-красное вино, расплёскиваясь, до краев наполнило серебряный кратер.

Взревели боевые трубы римлян, но на лице Мукапора не дрогнул ни единый мускул. За его спиной с остервенелым рычанием неудержимо лез через стену Цитадели сторукий железный зверь. Битва не стихала ни на минуту. Воины, державшие северную стену, где римляне прекратили натиск, оставили свои посты и пришли на площадь, чтобы испить напиток смерти со своими семьями.

В руках Мукапора появился небольшой мешочек. Жрец бросил в вино щепоть белого порошка, покачал чашу, размешивая, и поднял к небу.

— Мы идём к тебе, отец наш!

К Бицилису подвели нескольких связанных римлян, пленников, захваченных ещё год назад, когда Децебал вернул себе Сармизегетузу.

— Вам выпала великая честь, — прошипел Бицилис, — предупредите Залмоксиса, что весь его народ скоро придёт к нему.

С этими словами он перерезал горло первому из пленных. Римлянин захрипел, ноги его подкосились, а глаза закатились. Остальные римляне закричали и начали вырываться. Губы Бицилиса тронула усмешка. Узкий клинок, прочертив тонкую красную линию, отворил горло следующей жертвы.

Вспыхнула крыша царского дома. Даки, в оцепенении следившие за жертвоприношением, словно очнулись. Некоторые женщины заголосили, заметались. Мукапор, ни на что более не обращая внимания, отпил из чаши и сел на землю. Его примеру последовали многие воины и старики — садились в круг на землю и пускали по рукам чашу с отравой. Перед тем, как отпить, славили Залмоксиса, поносили римлян. Лица у всех были спокойны и торжественны.

Бицилис не обращал внимания на разгоравшийся пожар, дома поджигали по его приказу. Со стен даки пускали стрелы с зажжённой паклей в сторону храмов, захваченных римлянами. Ничего не должно достаться «красношеим», пусть всё горит.

Андата, мать Дарсы и Меды, притянула к себе детей. Меда, лицо которой было белее снега, отчаянно крутила головой, высматривая мужа. Его нигде не было. Тисса, еле живая от страха, цеплялась за подругу, которая осталась у неё единственным близким человеком.

Цитадель быстро заволакивало дымом, с каждым вздохом дышать становилось все труднее. Люди закашливались, но большинство всё же сохраняло спокойствие. Матери давали отпить вина детям. Дети плакали, не понимая, что происходит. Серьёзный, насупленный Дарса не плакал, но цеплялся за мать. Глаза его бегали по сторонам.

— Эптар! — звала мужа Меда.

Тисса тоже вертела головой, высматривая его.

Наконец, они его