Я опустил несколько мелких попыток побега, но для полной характеристики 1942 года привожу здесь полный список:

Пленные, попытавшиеся бежать, – 84 за 44 попытки.

Пятнадцать попали домой (7 англичан, 3 голландца, 5 французов).

Пленные, пойманные при попытке выбраться из замка, – 39.

Успешно выбрались из замка – 26, из которых 14 были снова пойманы. Из 26 12 очутились на свободе.

Количество наших пленных, бежавших из госпиталей или при переводе из лагеря, составляло 19 человек. Из них 16 поймали, трое благополучно очутились на свободе. На мой взгляд, это был рекордный год.

Боевой дух в тот Новый год среди пленных был крайне высок. Трудились предсказатели, заключались пари. Меня даже попросили выдать им копию предсказаний Нострадамуса. Я помню одно из его изречений, которые всегда цитировали польские офицеры: «(русский) Медведь вернется назад к величайшей Реке на Востоке (ссылка, по их глубочайшему убеждению, на Волгу), омоет лапы и затем повернется и нападет на (немецкого) Орла». Другим было «Город в Северной Африке сменит власть пять раз» – Тобрук.

Пополнения и подкрепления для нашего Восточного фронта теперь оценивались в 800 000 человек, и генерал фон Унрух получил полномочия как-то наскрести это количество из индустрии, сельского хозяйства, бюрократии и бизнеса. Интересно, коснется ли это кого-нибудь в столовой Кольдица? За исключением адъютанта и коменданта, всем нам было уже за пятьдесят.

Мы прошли медицинское обследование у нашего лагерного врача. Заместитель коменданта казался довольно годным к службе, и все мы были шокированы его заключением. Наш доктор написал: «Не способен решить, годен ли для дальнейшей службы вообще. Дело передано в Лейпциг». В Лейпциге они сочли его «не годным ко всякой службе, даже гарнизонной. Если не бросит пить и курить, смерть может наступить в любой момент». Он покинул армию и отправился заведовать школой в Восточной Германии, а в августе 1943 года был найден мертвым в своей постели.

В Кольдице заменить его было некому, так что теперь у нас осталось только два дежурных офицера.

Вернувшись из увольнения в январе, я с радостью узнал, что неприятности на построениях утихли. Казалось, пленные усвоили приказ по лагерю номер 38. Или, подумал я, они могут так себя вести просто потому, что им так нужно, указ это или не указ.

«Не указ» оказался верным объяснением того приветствия, которым они встретили мое появление во дворе. Англичане устроили бурю оваций, французы их поддерживали. Поляки и голландцы просто смотрели и слушали. И хотя это было ребячество, я почувствовал себя уважаемым!

На следующий день британцы подошли ко мне с официальной жалобой коменданту, будто я настаивал на максимальном наказании в камерах для недавних беглецов и будто я не дал лейтенанту Синклеру никакой еды во время нашего путешествия назад в Кольдиц из Вейнсберга в октябре. Это, утверждали они, было «не по-джентльменски». На самом деле в дополнение к его пайкам я предлагал Синклеру бутылку лимонада в Хайльбронне и немного супа в Лейпциге. Жалоба была «замечена». Через день или два выпал снег, и, поскольку погода оставалась теплой, процедуру построений начала оживлять игра в снежки.

Однажды после построения, пока я разговаривал с британским офицером, снежок врезался в дверь столовой прямо над моей головой. Он был брошен с неимоверной силой, и в оставшейся на двери каше я нашел кусок стекла, засевшего в дереве.

«Вы, – сказал я офицеру, – этому свидетель». Я извлек стекло и подал коменданту донесение об инциденте. Он спросил, каково было мое предложение. Я ответил, что мы должны фотографировать или снимать на пленку построения и делать звукозапись, как доказательство беспорядков в случае, если произойдет что-то серьезное.

В течение нескольких дней вместо пулемета в окне мы устанавливали камеру и фотографировали построения. Но 14 января французский священник Конгар увидел, чем мы занимались, и запротестовал. Я объяснил французскому старшему офицеру, что именно мы делали и почему.

Старшие офицеры среди пленных, должно быть, поняли нас. Со следующего дня массовые беспорядки на построениях почти сошли на нет. К моему большому облегчению, был установлен modus vivendi (образ жизни), и приказ номер 38 канул в Лету.

Успех нашего ежемесячного обыска еще больше усилил мое удовлетворение от этой маленькой победы.

Из-под пола в голландских помещениях мы извлекли 360 немецких марок, 11 французских франков и, главное, 15 всевозможных печатей из резины или линолеума, используемых для «легализации» поддельных бумаг, а также аппарат, который капитан ван Доорнинк использовал для измерения расстояний в наших замках «Цейсс Икон». Поляки потеряли великолепную коллекцию поддельных пропусков. В полу часовни полицейский отряд нашел пятнадцатиярдовый туннель.

В тот же месяц нам доставили второго Prominente — капитана Майкла Александера, племянника фельдмаршала.

Наши «детективы» прикрыли его так же, как и Эмиля, и в целях упрощения проверок в каждые два часа мы поселили их в одну комнату.

К середине января температура упала намного ниже нуля. Конец снежкам, слава богу!

В годовщину прихода к власти национал-социалистов, 30-го числа, партия, как обычно, в очередной раз попыталась поднять боевой дух парадами и речами по всей стране. В первый раз во многих городах эти празднования были отложены. Но только не в Кольдице, где нескольким из нас было приказано присутствовать на партийном мероприятии в городе. Я заметил, что крайслейтера, здорового, пятидесятилетнего мужчину, вместе с местным лидером тридцати пяти лет комиссия Heldengreif[60], как мы ядовито ее называли, генерала фон Унруха почему-то пропустила. Возможно, их не касалось Положение о регистрации. Все мужчины от 16 до 65 лет и все женщины от 17 до 45 должны были зарегистрироваться. Существовали, впрочем, партийные исключения. В апреле 1945 года, насколько я помню, эти двое по-прежнему не были призваны на военную службу.

Вскоре пришли новости о захвате Сталинграда русскими и о повышении Гитлером генерала Паулюса до фельдмаршала – жалкий жест, ни от кого не скрывший ни катастрофу капитуляции, ни удар по престижу фюрера, давшего слово освободить попавшую в окружение 6-ю армию.

Чтобы показать, как обесценились государственные бумаги, я приведу один пример. Насколько мне помнится, в ту зиму мне выпала задача хоть что-нибудь раздобыть из магазинов Кольдица для вручения в качестве призов на футбольных соревнованиях, организованных пленными. Собрать даже пару десятков предметов оказалось крайне трудно: почти ничего не шло на продажу, только пеналы, вазы и так далее. Все товары приберегались для черного рынка.

В феврале наш единственный индийский пленный, доктор, капитан Мазумдар, устроил голодовку. Он многократно просил отправить его в лагерь военнопленных для индийцев и практиковать там, на что имел право согласно Женевской конвенции. ОКБ постоянно ему отказывало – в досье он был помечен красным ярлыком как «deutschfiendlich» (враждебный Германии).